Наш имперский паропанк

Здравствуйте, уважаемые любители стимпанка!
Разрешите представиться. Максим Макаренков и Ольга Мареичева. Соавторы романа "Небесные колокольцы" и любители хорошей фантастики. В этот раз мы решили попробовать свои силы в стимпанке, добавив в него нашего российского колорита.
Итак… Российская империя вполне благополучно существует, на дворе начало 20-го века, и…

Ночная гостья
Широкая наезженная дорога, протянувшаяся от сумрачной стены зимнего леса через поле к воротам небольшой усадьбы, почти пропала в густых лиловых сумерках.
День был ясный, но к вечеру небо заволокло плотной пеленой, а когда стемнело, налетел ветер — не влажный, сулящий близкую весну, а пронзительный и колючий. Поднялась поземка. Желтые прямоугольники окон в доме один за другим погасли, но в маленьком окне сторожки еще метался неверный огонек.

Мир стал мал и неуютен, словно бы время повернулось вспять и забросило дом, со всеми его обитателями, лет на сто назад — в те времена, когда двухэтажный дом со львами у крыльца был новым, дороги — еще хуже, чем нынче, а потерявшиеся в зимней мгле железные башни с незажженными прожекторами и присниться не могли здешним помещикам.

И когда лесную стену прорезал яркий лучи на открытый простор вылетела небольшая машина на широких полозьях, наблюдатель, которому довелось бы видеть эту картину, решил бы, что он задремал и увидел странный сон про юркого одноглазого зверька, ускользнувшего прямо из пасти черного громадного чудища.
Седок несся на высокой скорости, искусно минуя коварные наледи, снежные выступы и ухабы. Казалось, гонщик больше доверяет чутью, нежели зрению: снегоход летел по лесной дороге легко, словно по гоночной трассе, несмотря на все препятствия, темноту и снежную мглу. Лицо ездока было скрыто огромными авиаторскими очками и толстым шарфом, но короткий полушубок щеголеватого, больше подходящего для поездки по городскому парку, чем для ночной вьюжной гонки, костюма, облегал стройную, как у подростка, фигуру, руки, сжимавшие изогнутые рога руля, казались небольшими, несмотря на грубые краги. Маленький паровой котел зашипел громче и напряженнее — снегоход пересек поле и начал взбираться к усадьбе. У ворот наездник передвинул одну из ручек на руле в положение, прекращающее работу двигателя, бросил взгляд на темную громаду усадьбы и, вздохнув, направился влево — к сторожке. Поднялся на крыльцо и заколотил в дверь. Отворили сразу. Ночной ездок ворвался в жарко натопленную комнату, освещенную неярким светом керосиновой лампы, и стал как вкопанный: в лицо ему уставились два ствола.
Охотничье ружье, судя по калибру, предназначалось для охоты на слонов, но в руках хозяина, который столь неприветливо встретил позднего гостя, оно смотрелось изящным и даже несерьезным. Казалось, чернобородому великану сторожка тесна, словно костюм не по мерке. Он вынужден был стоять чуть наклонившись, чтобы не задевать потолок. Секунды две длилось молчание. Гонщик, хотя и замер, вскинув руки, не выказывал никаких признаков страха. Великан тоже был спокоен, однако, ружья не опускал. Наконец густая борода зашевелилась, и комнату заполнил гудящий бас:
— Дверь затвори, мил человек. Только медленно и осторожно.
Незваный гость так и поступил.
— Хорошо, — ласково кивнул страж, — а теперь покажись уж…
Подчеркнуто медленно гонщик размотал шарф и снял закрывающие лицо очки.
Великан, ахнул и опустил оружие.
— Да как же вы так! — выдохнул он.
Путник, оказавшийся юной девушкой, едва вышедшей из гимназического возраста, укоризненно покачал головой:

— Трофим, так и напугать можно.

И гостья улыбнулась такой озорной улыбкой, что не ответить было нельзя.
Взгляд чернобородого заметно потеплел, привратник улыбнулся в ответ, но тут же нахмурился и заговорил нарочито строго:
— Лизавета Петровна… В такую-то пургу! Одни совсем!
Девушка усмехнулась:
— Разве это пурга? Небольшой ветер со снегом. Александр Вениаминович — он в усадьбе?..
— Как не быть? Здесь, конечно! Сидит в кабинете, небось, пишет! Сейчас Андрея позову, проводит.
— Не надо, — махнула гостья рукой, — я тут полдетства провела, крыльцо с закрытыми глазами найду. Лучше попроси, чтобы снегоход мой закатили в машинный сарай. Я его у ворот бросила.
— Сапожки-то, — с жалостью протянул великан-привратник, — на рыбьем меху! Унты бы вам… Но девушка, не дослушав, что думает чернобородый о ее обуви, уже храбро шагнула обратно во вьюжную ночь, на ходу обматывая голову шарфом, и думая о том, как ей повезло добраться до усадьбы без промедления. Ветер креп, поземка превратилась в низовую метель, а снег, поднятый с земли, уже смешался с повалившими из туч хлопьями. Тропинку порядком занесло, ноги вязли, а дорога до знакомой двери оказалась длиннее, чем помнилось.
— Отважная путешественница устремилась к желанному теплу домашнего очага, — пробормотала она себе под нос, — но с наступлением ночи видимость стала и вовсе отвратительной, а снег предательски набивался в ботинки… Вы бы так описали мои подвиги, мсье Буссенар? Скажите, почему ваши герои могут получить пулю, но не насморк?
Привычка подбадривать себя фразами, годными для приключенческих романов, появилась у нее еще в младших классах гимназии. Однажды она так увлеклась, что пробормотала вслух: «гордая узница ответила на обвинения мучительницы презрительным молчанием». К несчастью, назначенная на роль коварной злодейки классная наставница все прекрасно расслышала и не оценила увлекательности сюжета: узницу оставили без обеда.
Ветер сердито швырнул в лицо целую охапку ледяной пыли. Девушка раздосадованно подумала, что стоило, наверное послушать Трофима. С провожатым, да в накинутой шубе, идти было бы приятнее.
Но блуждать в потемках не пришлось, привратник свое дело знал: над дорожкой вспыхнул электрический прожектор, а в дверях гостью уже ждал подтянутый седоватый мужчина с военной выправкой:
— Господи, Лика! — подхватил он путницу под руку, — Что ты удумала? Что стряслось?
— Все хорошо, дядя Саша, — девушка проговорила это так скоро, как позволяли окоченевшие губы, — все живы, здоровы. Папа меня отправил. Телефонировать вам или слать телеграмму он не захотел.
— И что произошло? — негромко спросил Александр Вениаминович, принимая у девушки заснеженный полушубок.
— Ограбили его, — Лика тоже понизила голос. Она села на банкетку, и продолжила, медленно расшнуровывая высокие сапоги:
— Пропали документы, результаты раскопок и исследований. Якутия, Башкирия… Других папок вроде не тронули, а по этим экспедициям унесли все, что могли. И из кабинета, и из охраняемых кладовых акдемии Вообще все.
— Полиция уже знает? — быстро спросил хозяин дома. Лика покачала головой.
— Нет, папа в полицию не обращался, и сотрудникам пока запретил. Сразу отправил меня к вам, говорит, будет ждать, и все решения примет, когда вы с ним свяжетесь.
— Петр Алексеевич поступил совершенно правильно, — задумчиво произнес хозяин усадьбы.
Мысленно он был далеко отсюда. Лика ждала, но Александр Вениаминович молчал, словно забыв о гостье. Девушке пришлось аккуратно покашлять в кулачок, только после этого он спохватился:
— Ты же с метели… Продрогла, наверное?
— Если честно, даже не знаю, дядя Саша, — сказала девушка, справившись, наконец, с мокрыми шнурками. — Я старалась доехать побыстрее… Не до мороза было. Не успела замерзнуть — я же по зимнику, через залив до Лахты. Папа очень встревожен был…
— Так сильно, что отправил тебя одну? — поднял бровь Александр Вениаминович.
— Времени было мало, да я и не беспомощна, — Лика указала на кобуру, — ой! — обрадовалась она, ловко уводя разговор в сторону, — вот и мой саквояж.
Приземистый молодой мужчина в казацкой одежде возник— в передней совершенно бесшумно, словно соткался из сумрачных теней, даже дверью не хлопнул. Просто появился, и всё. Лика дружелюбно улыбнулась и помахала ему:
— Здравствуйте, Андрей!
Тот степенно кивнул:
— Не извольте беспокоиться, Лизавета Петровна. Снегоход от ворот откатили, он в машинном сарае.
Гостья горячо поблагодарила казака, радуясь и возможности переобуться, наконец, в удобные домашние туфли, и тому, что разговор о провожатом ушел в сторону. Хозяин велел проверить, накрыли уже в кабинете к чаю?
— И скажи Марье, чтоб варенье не прятала. А то опять для гостей крыжовенное пожалеет.
— Будет исполнено, Александр Вениаминович, — и казак так же бесшумно исчез.
— Я все никак не могу привыкнуть к тому, как он появляется. Вот уж демон ночи, — сказала Лика, вставая.
— Но за вас, Елизавета свет Петровна, этот демон готов жизнь отдать, — ответил Александр Вениаминович, открывая перед девушкой дверь, ведущую в длинный, освещенный редкими электрическими светильниками коридор.
Вскоре Лика уже с наслаждением грела руки о стакан в тяжелом подстаканнике и уплетала малиновое варенье. Крыжовенное Марья тоже на стол выставила. Добрая женщина считала все съестные припасы в доме своей собственностью и если гости приходились ей не по душе, оказывалось, что варенья нет — заплесневело, засахарилось, закончилось. Хозяин был прекрасно осведомлен о Марьиных выходках, но терпел — она была честна, за всю жизнь куска сахара из дома не вынесла, готовила прекрасно, да и на людей они с хозяином смотрели, в общем, одинаково: тех, для кого Марья жалела лучших лакомств, за стол сажать стоило лишь по необходимости. Сегодня предосторожности были излишними: в Лике кухарка души не чаяла и расстаралась на славу.
— Рассказывай, — кивнул хозяин дома, когда хранительница кухни удалилась, оставив на столе румяный пирог (ох, как знала, как знала, барышня любит, с антоновкой...). Лика чуть прикрыла глаза и принялась перечислять:
— Из кабинета пропали папки с отчетами по Башкирии, индекс…
Негромко и монотонно она перечисляла номера и названия папок и подшивок, карт и чертежей. Она догадывалась, что в углу многих документов — а то и каждого, — стоял гриф «секретно» и потому даже не спрашивала отца о подробностях. Просто запоминала, а теперь передавала крестному точь-в-точь слова отца. И Александр Зуров знал, что Лика не собьется и не перепутает ни единого слова.
Еще в те давние годы, когда они с Митей, дальним родственником и воспитанником отца, спорили, чем займутся когда вырастут: сбегут в Америку, жить среди индейцев, или полетят на Марс, драться со змеерукими, дядя Саша выучил их нескольким мнемоническим приемам. Лике удавалось запомнить текст, картину, расположение предметов, куда быстрее чем Мите, и она этим немало гордилась.
Вот и сейчас Лика без особого труда перечислила, что и откуда пропало. Крестный кивнул и немного приободрился. Должно быть, ожидал худшего.
— Наверное, все, дядя Саша… — закончила девушка, — Папа напряженно работал — как вернулся из последней экспедиции, так и головы не поднимал. Я с ним туда не ездила. Последние дни он в Академии днюет и ночует. Позавчера говорил о каком-то очень важном докладе: мол, прольется свет на многие загадки.
— Но доклад еще не был готов? То есть, не написан?
— Нет. Не пропал, если вы спрашиваете об этом. Отец говорил о том, что надо подготовить его как можно быстрее. Как-то обмолвился, что нужна еще одна экспедиция — а вы помните, прошлую-то едва разрешили. Больше я ничего не знаю. В этот раз он писал все документы сам. За машинку даже сел, а ведь печатает медленно.
Лика улыбнулась, в ее голосе зазвучали взрослые нотки. Таким голосом женщины говорят «Мужчины — как дети».
Выросла девочка.
— Если честно, — продолжала Лика, — уже давно всю его переписку и документы веду я, иначе он путается и потом раздражается! А в этот раз меня к бумагам не пускал. У вот… Два дня назад папа заговорил о докладе, но мимоходом, без подробностей. Меня, опять же, на помощь не звал, сам разбирался. Сегодня утром у него была лекция в Университете, в Академию он не с утра поехал. Я только с курсов вернулась, а тут он… бледный как мел. Велел быстро собираться, телефонировать не стал — снял уже трубку, и передумал. Сказал, чтобы я ехала сюда. О краже велел говорить только вам лично и никому более. Даже провожатому…
Лика осеклась, но продолжила, как ни в чем не бывало:
— Кабинет он запер, комнаты в Академии, как мне сказал отец, тоже заперты и опечатаны. Служителям приказано без его ведома их не открывать и никого не впускать. Все. Теперь можете ругать за то, что я приехала одна.
— Надо бы отругать, — кивнул крестный, но… Будем считать, хватит с тебя Трофима. Ты большая умница, Лика. Я искренне завидую Петру Алексеевичу. Такая дочь — счастье.
— Я просто хотела добраться поскорее, — смущенно опустила Лика глаза, — и успела до бури.
— Давай-ка еще чаю выпьем, — предложил Александр Вениаминович, — ужина не готовили, я, знаешь, на ночь не наедаюсь. Но есть холодное мясо и еще что-то.
-Мне хватит пирога. Я всегда мечтала ужинать только сладким пирогом с вареньем!
Было удивительно хорошо сидеть тут, в знакомом с детства кабинете.
Девушка пила чай, разглядывала корешки книг и вспоминала, как пряталась под дубовым письменным столом от немки-гувернантки. Так уж повелось, что лето Смагины проводили здесь — хозяин наезжал в усадьбу только в конце недели, а иногда исчезал на полгода, оставив дом на друзей. Была когда-то жена, Лика смутно помнила высокую женщину, которая казалось ей, маленькой, очень красивой: черные волосы, серые глаза и дорогие яркие платья — узкие в талии и пышные сзади. Потом мадам Зурова, как ее называли и в глаза и за глаза, исчезла, словно не было.
Кабинет мало изменился с той поры, когда Лизавета Смагина могла уютно устроиться под столом. Разве что на стенах появилось больше снимков, а на столе, вместо вечной зеленой лампы тускло блестела небольшая копия вышки с прожектором — той, что стояла у ограды. Лика заметила новый письменный прибор: пресс-папье и чернильница были сделаны в виде межзвездных кораблей, снимки которых где только не появлялись. Сам Зуров вряд ли купил бы такую дорогую нелепицу. Наградили, наверное. Тем временем Александр Вениаминович поднял массивную черную трубку аппарата эфирной связи и отчеканил:
— Барышня, номер восемнадцать тридцать два.
Он переговорил с Петром Алексеевичем, заверил, что все прекрасно, Лика доехала, похвалил замечательную идею отправить ее погостить за город и выразил сожаление, что гостья приехала ненадолго.
— Наша барышня окончательно выросла, — рассыпался он в комплиментах, — и, уверен, уже не одно мужское сердце разбито. Да-да, надеюсь, в ближайшее время мы, наконец, встретимся и наговоримся всласть. А пока — приглашайте других гостей.
Положив трубку, он неуверенно взглянул на Лику.
«Хватит, — скомандовал он себе, — девочка выросла. Она и так ввязалась всюду, куда только можно, и куда нельзя… Держать ее в неведении куда опаснее».
— Лика, — попросил он, — подожди еще немного, мне надо сделать еще пару распоряжений. Он снова снял трубку, но на этот раз обошелся без обращения к телефонным барышням, а просто нажал несколько кнопок и рычагов на боку аппарата связи. Тон его тоже был другой — властный и холодноватый.