Наш имперский паропанк-2

— Ивлев? Здравствуйте, Владислав. Для вас есть особое поручение…
Лика навострила уши, но из сухих и отрывочных реплик мало что можно было почерпнуть. Она лишь поняла, что собеседник Александра Вениаминовича прибудет к отцу вместе с полицией. Или он и есть полицейский дознаватель?
— За нами следят? — спросила Лика, когда хозяин кабинета закончил разговор и обернулся к гостье. Зуров отметил, что в голосе девушки не было и следа испуга. Только негодование и любопытство.
— Исключать этого нельзя. Думаю, ты и так понимаешь, результаты этой экспедиции очень важны не только для науки, но и для безопасности Российской Империи.- И все украдено? —
Лика была встревожена, но в то же время происходящее ее захватывало, глаза девушки блестели, — Как же так? А охрана куда смотрела?!
— Вот именно поэтому ты здесь, — кивнул Зуров, — именно поэтому твой отец ине стал звонить, а попросил тебя вывести снегоход из сарая.
Лика хитро улыбнулась:
— Самый лучший и таинственный дядя Саша!! А я ведь знала, что вы не в отставке Правда, ведь?
— Да что ты, милая, — усмехнулся Зуров в усы, — сижу в глуши, ем варенье, пишу мемуары. Пушкина, вон, перечитываю.
— «Пушкин» — от слова «пушки»? — переспросила Лика, — а папа смеялся, когда я с ним подозрениями делилась.
— Ты же понимаешь, — уже серьезно ответил Александр Вениаминович, — у папы от тебя секретов нет. Но это не секрет, а другое
— Да я не в обиде, что вы! — замахала руками Лика, — я вас люблю, вы мой лучший друг. И папин тоже. Были и будете.
— В этом не сомневайся! — заверил ее Зуров.
Они еще немного посидели, говоря о пустяках. Вернее, это Лике все, кроме порученного дела, казалось неважным. Зуров же выспрашивал о курсах, о планах на будущее. Лика послушно отвечала, но мыслями витала где-то далеко — там, где в глухих сумерках далекой приуральской земли стыл под звездами безмолвный летательный аппарат, явившийся из запредельной дали.
«Она не глупа, — подумал Зуров, — она прекрасно сознает, насколько опасна игра, в которую… да нет, она даже не ввязалась! Ее просто унесло волной, затянуло в поток, выбирать не приходилось. Но Лика, с радостным неведением юности, не думала ни о боли, ни о смерти. Ей было интересно.
Она не питала иллюзий и знала, что жизнь, в которую ее поневоле вовлекли, жестока и грязна. И все же — о благословенные девятнадцать лет! — думала не об этом, а о кораблях, которые поплывут в пустоте между звезд, неся на борту Андреевских флаг, о том, что можно будет накормить голодных, излечить смертельные сейчас недуги. Да и войны прекратятся — воевать имеет смысл, когда можешь захватить добычу, но просто уничтожать друг друга… Глупо.
Так мыслили многие.
Лика продолжала что-то рассказывать, но взгляд ее становится все более рассеивался, усталость брала свое\.
— Ты ступай, Лика, — прервал хозяин беседу, Иди в свою комнату, там все уже приготовили. Поспи. Тебе необходимо отдохнуть, — дядя Саша встал из-за стола, и, подойдя к девушке, ласково обнял ее за плечи.
— Мне обратно надо бы, — вздохнула гостья, -в город.
Ехать в ночь и вьюгу, конечно, было бы безумием. Правда, завывания ветра за окном стали тише. Лика боялась, что метель будет долгой, но, кажется, она ошиблась. Можно дождаться, пока снежные вихри сменятся мягкими хлопьями… Но покидать уютный дом не хотелось, да и крестный бы не отпустил.
— И поедешь. Выспишься, и поедешь, — читал дядя Саша ее мысли. Лику проводили в комнату на втором этаже, в которой она останавливалась с тех самых пор, как барышня Смагина стала достаточно взрослой, чтоб не делить спальню с нянькой. Пестрые обои недавно поменяли, вместо свечи, или керосиновой лампы, комнату освещал желтый электрический светильник, но в целом комната менялась мало. Пейзаж на стене, старая кукла на подоконнике, белый кувшин и таз для умывания. Пахло мятой — Марья, при гостьях исполнявшая роль горничной, всегда подкладывала в постель подушку, набитую травами, чтоб сон был слаще.
— Усталая путница обрела кров и стол, — пробормотала девушка, натягивая на себя одеяло, — и…
Придумывать дальше было лень, даже ради сказки на ночь.
Интересно, а какой он — этот дознаватель Ивлев?
Лика с досадой подумала, что завтра кисти и запястья, натруженные рулем, будут ныть. Но в следующий миг она уже спала, забыв про гудящие руки и не видя во сне ничего тревожного.

***
Тем временем, на другом берегу залива человек в длиннополом кожаном плаще закрыл дверь спортивного паромобиля, вытащил из кармана плаща массивный металлический портсигар и окинул взглядом громаду Академии.
Пожалуй, не было во всем Петербурге строения, о котором спорили бы яростнее — с той минуты, как проект был выставлен на всеобщее обозрение. Шум стоял страшный. Кто приветствовал поступь прогресса, кто ужасался, футуристы призывали снести ветхий город и писали восторженные стихи о желтом железном гиганте, а художники из объединения «Мир Искусства» считали, что нет ничего безобразнее Академии и требовали уничтожить монстра. Страсти продолжали кипеть и после того, как Высочайшее Лицо распорядилось: строительство разрешить, но не в сорок этажей, а не более тридцати, не выше шпиля Петропавловской крепости. Художники ругались, журналисты писали что взбредет в голову, старообрядцы вспоминали Вавилонскую башню, а на берегу, где раньше стояли разве что лачуги, воспетые в «Медном всаднике» — «Почти у самого залива — Забор некрашеный, да ива, И ветхий домик...» вырастал фантастический город, сиявший всеми цветами радуги: окна светились теплым оранжевым и желтым, на причальной мачте дирижаблей горели алые огни, площадь, улицы и набережные освещались холодным голубоватым светом, а на защитной дамбе мерцали зеленые светильники.
Закурить не удалось — метель крепла. В густых вечерних тенях и снежной каше очертания циклопического здания расплывались и терялись, причудливый лабиринт статуй, арок и шпилей, круглых башенок, висящих над пропастью, и прозрачных куполов обсерваторий, знакомый всему миру по иллюстрациям в журналах и почтовым карточкам, сливался в одно бесформенное пятно.
Человек в плаще с видимым огорчением спрятал портсигар и двинулся прямиком к входу в храм науки — крупнейший на Земле, что бы там ни говорили американцы.
Толкнув тяжелые двустворчатые двери, он вошел в огромный гулкий холл. Несмотря на поздний час, жизнь в Академии не замирала. По широким мраморным лестницам и галереям проходили люди в мундирах различных факультетов и ведомств, или цивильном платье, порою весьма причудливом. Четыре цилиндрических лифта, расположенные напротив выхода, время от времени плавно поднимались вверх и возвращались, выпуская в холл припозднившегося сотрудника. Безусловно, если сравнивать с дневным столпотворением, тут было тихо, и все же вошедший посмотрел вокруг не скрывая недовольства.
— Это называется «опечатали и взяли под охрану», — пробурчал он под нос.
Возле лифтов он заметил прозрачную будку с надписью «Прием посетителей». Служитель, восседавший за стеклянной стеной с прорезанный в ней окошком, напоминал своим видом пожилого капитана воздушного судна, величественно оглядывающего суетящихся на палубе матросов. Но был он, скорее всего, отставным сержантом, или мелким полицейским чином.
— Здравствуйте, милейший, — приветствовал его посетитель.
Капитан-без-корабля окинул молодого человека — сейчас в свете электрических ламп было видно, что, человек в плаще весьма молод, — и, похоже, не счел его солидной особой. Тем не менее, служитель приветствовал его со всей серьезностью и осведомился, чем может быть полезен.
— Безусловно, можете. Подскажите, где находятся рабочие комнаты профессора Смагина.
Речь стража осталась столь же любезной, а вот тон сделался куда более холодным.
— Боюсь, что не могу. Доступ в рабочие помещения посторонним лицам воспрещен. Кроме того, сейчас эти комнаты заперты по распоряжению полиции.
— Конечно же можете! — не унимался молодой человек. Словно сама собой в его руке возникла тонкая стальная пластинка, во всю ширину которой раскинул крылья имперский двуглавый орел. Чуть ниже скипетра и державы было выгравировано:
Его Императорского величества сыскная полиция.
И еще ниже: дознаватель Владимир Ивлев.
Человек в будке даже бровью не повел. Почтительности к ночному визитеру он по прежнему не испытывал, и лишь многолетняя привычка к дисциплине мешала выразить свое отношение к тем, кто присылает таких дознавателей более явно. Они б еще гимназистов в полицию набирали, прости Господи!
Он был действительно молод — лет двадцать пять, не более. Лицо, пожалуй, приятное, даже шрам через всю левую щеку, от уха до подбородка, его не портит. Служитель вдруг понял, что раздражающая его саркастическая ухмылка на лице собеседника чудится потому, что угол его рта слегка приподнят шрамом… Правда, в больших серых глазах дознавателя плясали веселые черти, потому в звании солидного господина ему было опять отказано.
— В дополнение к этому жетону, молодой человек, вы должны предъявить еще и подписанное начальником полиции удостоверение, — изогнув густую бровь, заявил служитель.
Не успел он договорить, как на стол перед ним лег лист плотной кремовой бумаги.
Сердито посопев, седовласый внимательно прочитал написанное и вернул удостоверение дознавателю.
— Вам к правому лифту. Поднимайтесь на двадцать восьмой этаж. Третий ярус. Из лифта снова направо. Пойдете по коридору до поворота. Снова направо. Вам нужна вторая слева дверь.

— Благодарю вас, — ответил молодой человек и, уже уходя, остановился и снова повернулся к служителю, — Кстати, а давно ли покинули Академию мои коллеги?
— Не более часа назад. Вместе с ними и профессор Смагин ушел. Так что, если вам нужны ключи, то дойдите до конца коридора, там кабинет дежурного. Он ключи и выдаст.

Молча кивнув, дознаватель направился к лифтам.
Огромная, похожая на парадную карету, кабина с тихим шипением и позвякиванием ползла вдоль решетчатой фермы. Засунув руки в карманы плаща, Владимир с интересом смотрел на уплывающие вниз ярусы гигантского храма науки, видимые сквозь два больших круглых иллюминатора, из-за которых лифт напоминал не только карету, но еще и подводную лодку из тех, что дознавателю приходилось видеть на Балтике. И не только видеть, подумал он, слегка поежившись. Круглый зал опоясывали балконы, а от них в глубь здания уходили коридоры, ведущие к кабинетам и аудиториям. Всюду сновали люди, двери аудиторий непрерывно открывались, и поднимался, опережая лифт, к теряющемуся в высоте куполу негромкий, но несмолкающий гул голосов.
Вместе с Владимиром в лифте ехали трое немолодых мужчин в длиннополых сюртуках и узких брюках. Из их негромкой беседы дознаватель узнал, что Аристарх Борисович неравнодушен к своей ассистентке, а доклад Бунчука буквально скандализировал общество на заседании кафедры минералогии. Кто такие Аристарх Борисович и Бунчук Владимир не знал, но слушал с интересом. Впрочем, ученые мужи вскоре стали с явным неодобрением коситься на незнакомца и замолчали.
На двадцатом этаже они покинули лифт и дознаватель прогудел в широкий раструб переговорного устройства — Двадцать восьмой этаж, ярус три.
Лифт снова пошел наверх.
На высоте картина изменилась. Отделка балконов стала значительно аскетичнее, людей поубавилось, а освещение сделалось куда более скудным. На этих ярусах случайная публика и меценаты бывали намного реже, чем внизу, но основная работа, скорее всего, проходила именно здесь.
Лифт остановился.
Повернув рукоять, дознаватель вышел из кабины и двинулся, как и указал служитель, направо. Пол широкого холла перед лифтом здесь был выложен не мрамором или еще каким камнем, а деревянным паркетом.
Коридор устилала ковровая дорожка, глушившая звуки, а ноги дознавателя, обутые в ботинки с толстыми каучуковыми подошвами, ступали удивительно тихо, и стороннему наблюдателю могло бы показаться: по полутемному коридору, освещенному лишь небольшими электрическими светильниками на стенах, плывет, не касаясь пола, привидение.
Из-за высоких двустворчатых дверей не доносилось ни звука, не пробивалось ни лучика света, да и тишина стояла такая, какая может быть лишь там, откуда люди уходят, оставивляя вещи жить своей бесшумной, невидимой жизнью.
Дойдя до поворота, дознаватель остановился.
Плавно опустившись на одно колено, он подождал, прислушался, стремительным змеиным броском подался вперед, лишь на мгновение выглянув из-за угла, тут же отпрянул и закрыл глаза, чтобы надежно запечатлеть в памяти увиденное.
Дверь, ведущая в нужный кабинет, была… нет, даже не приоткрыта. Но ее створка прилегала к другой не так плотно, как было бы, если дверь заперли.
А должны были запереть: полицейские и, тем более, сотрудники, уже ушли.
Впрочем, после многолюдья нижних этажей, Ивлев не удивился бы тому, что кто-то из сотрудников остался в помещении. Да и ленивый сторож мог не запереть, и такое бывало.
Но тогда, почему из-под двери не пробивается ни единого, даже самого слабого, проблеска света?
Владимир сунул руку за пазуху, и вытащил массивный черный револьвер с коротким стволом. Направив дуло в потолок, выглянул еще раз и, убедившись, что ничего не изменилось, тремя большими бесшумными прыжками оказался у двери.
Снова присев, сбоку от нее, Ивлев распахнул створку, взявшись за нее лишь кончиками пальцев.
С полминуты он ждал, прислушиваясь к тишине, а затем быстро скользнул в комнату, стараясь, чтобы его силуэт не мелькнул на фоне дверного проема.
Глаза уже привыкли к слабому освещению коридора, и сейчас понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы из темноты начали выплывать предметы обстановки — длинные рабочие столы, уставленные загадочными механизмами, высокие шкафы вдоль стен, непонятная — сплошь из углов и зубцов, — громада в углу.
Владимир двинулся вдоль столов, все так же держа дулом вверх револьвер, и ведя кончиками пальцев по краю столешницы, обитой металлическим кантом.
Комната оказалась совершенно пуста.
Но что-то в ней Владимира настораживало: как всегда, когда просыпалось чувство опасности, у него настойчиво покалывало в затылке.
Слишком пусто. Слишком аккуратно. Где открытые рабочие тетради?
Где стаканы с недопитым чаем, поставленные на край стола?
Где ступки или реторты, оставленные в держателях?
Комната казалась тщательно убранной, безликой, в ней не ощущалось присутствия людей, а ведь профессор и его сотрудники, судя по рапорту. проводили здесь много времени, порой, уходя далеко заполночь.
А служители уборку сделать не успели — да и не стали бы, кража все-таки.
Полиция бы прибираться тоже не стала — эти, наоборот, добавили бы бардака, подумал Ивлев.
Рабочие столы закончились, дальше была только стена с запертыми шкафами — и еще одна дверь, которая, скорее всего, вела в смежный кабинет.
Тихо заскрипев под его рукой, она отворилась, и дознаватель шагнул за порог, в совершенно непроглядную темноту соседней комнаты.
Не было ни звука, ни движения воздуха. Владимир и сам не смог бы сказать, почему присел, поднимая согнутую в локте руку и стараясь защитить голову и бок.