Стрекоза. Начало. + подслушанные диалоги

Стрекоза устало опустилась на нагретый солнцем карниз. В висках стучала кровь. Если бы не Пауль, сидеть ей сейчас не на крыше, а в полицейском участке. Кто бы мог подумать, что этот тихоня так ловко управляется с веревками и не побоится скакать по крышам. Надо перевести дух и подумать.
Девушка окинула взглядом городские крыши. Мягкие лучи заходящего солнца кое-где окрасили черепицу в приятный медовый цвет, длинные тени от труб и шпилей расчертили скаты. Где-то далеко внизу виднелись маленькие людские фигурки и дилижансы. Скоро в центральной части города зажгутся фонари и постепенно стемнеет. Оторвавшись от земли в первый раз, Стрекоза сразу влюбилась в открывшиеся передней картины города, и только ради этого готова была снова и снова подниматься в небо. Но сейчас на душе было погано и виды ее совсем не радовали. Девушка достала разноцветное стеклышко и взглянула сквозь него на мир. Мама говорила, что взгляд сквозь этот витражик способен исправить самое плохое настроение. Стеклышко, долгие годы помогавшее при разбитых коленках, упавших пирожных и других детских обидах, тут оказалось бессильным. Со вздохом Эмили спрятала его в карман.

«Что же теперь делать? Где искать и как вернуть отца?» — крутилось в ее голове. Она даже передачку ему отнести не сможет, наверняка ее уже вовсю ищут, чтобы наложить свои лапы на ранец. Тетка скажет: «А я всегда говорила, что добром это не кончится!» А потом ударится в истерику и наверняка предложит отдать ранец, потому как порядочные барышни не должны скакать по крышам, еще и обвинит в том, что железяка ей дороже отца родного. Папа! Эмили упрямо мотнула головой, сейчас не время плакать. «Нет, тетя отпадает! Остается только господин Молен, он уже однажды сбежал из Франции, может, и для ее отца что-нибудь придумает. Тем более и топливо почти закончилось. Решено.»

Внизу послышался звук парового дилижанса, самое время чтобы незаметно запустить винты и шагнуть с крыши.

… в общем, как-то так

UPD (подслушанное)

(…)
— И я бы рекомендовал Вам воздержаться от чрезмерного любопытства в нашей стране. Будем откровенны, ведь не ради же табакерки Вы сюда забрались.
— Очаровательно! – Лицо господина Малышева расплылось в улыбке. – Вы подозреваете меня в шпионаже, Маэстро? Буду откровенен, это мне очень льстит. И, надеюсь, моя откровенность не будет граничить с хамством, если я скажу, что нюх Вас подвел, и Вы напрасно ищете во мне то, чего нет?
— Маэстро? – задумчиво произнес Пожилой Джентльмен. – Так, пожалуй, меня еще не называли. Все же Вы не дурак господин Малышев, хотя и пытаетесь им казаться. Вы можете обмануть полицейских и запудрить мозги юной барышне, Вы можете размахивать своей табакеркой и полумистическими историями о Таинственном Ордене Механистов, но все это, мягко говоря, смешно. Дайте подумать, чем же еще может интересоваться иностранец в это время в нашей стране: уж не руническими ли письменами викингов, или, может рыбалкой и радужной форелью? Вы ведь не станете отрицать, что в воздухе пахнет войной? Пусть запах ее едва различим, но это именно он. Не втягивайте девочку в свои игры!
Пожилой швед неожиданно замолчал, продолжая, однако, буравить Малышева взглядом полным осуждения. Русский тяжело вздохнул и помрачнел, в возникшей тишине стали слышны звуки улицы (…). Нерешительно потеребив бороду и глядя куда-то в сторону от своего собеседника, он нарушил воцарившееся молчание.

— К сожалению, мой нос не столь хорош и не может сказать, что Вы там уловили в воздухе. Но я хорошо знаю запах войны. Это запах гниющих тел, нашатыря и свежей земли на могилах. Я, конечно, был сопливым мальчишкой в те годы, но до сих пор в ночных кошмарах слышу крики и стоны раненых, и звуки пилы, отсекающей гангренозные конечности. Я вырос, выросли и мои доходы, это так или иначе позволяют мне избежать службы в армии, и я страшусь только одной мысли, что эти звуки и запахи могут вернуться. Возможно, большую и лучшую часть своей жизни Вы отдали войне и потому всюду слышите ее аромат, но небеса свидетель – я хочу, чтобы Вы ошибались. Я коммерсант, и весьма успешный, а посему могу позволить себе маленькое приключение, даже, если это и кажется Вам странным. Может, Вы слишком долго вращались среди шпионов и военных и перестали видеть другую сторону жизни?.. Хотя … – Малышев вдруг улыбнулся, — знаете, я бы с удовольствием пощипал вашего фон Коча на предмет контрольного пакета акций. Я нахожу дирижаблестроение довольно перспективной инвестицией. Если это в вашей стране преступление – то тогда тут я виновен в своих мыслях и желаниях…
И кстати, — добавил он, еще шире улыбнувшись, — приезжайте к нам на рыбалку, сому куда интересней радужной форели.
(…)

* * *

Опять пароход! Это становится скучным. Трясущиеся за свои жизни толстосумы с верхних палуб и угрюмо глядящая нищета с нижних. Дамочки в корсетах, увешанные дорогими цацками прыгающие в руках своих пыхтящих пузатых кавалеров. О, эти сразу соглашаются стянуть с себя свои сверкающие бирюльки. Стоит только слегка взмахнуть у лица кинжалом или ткнуть пистолетом в пузо, и брильянтово-золотой дождь польется в мешки для добычи. Все предсказуемо и скучно. А эти тетки, обвешанные детьми с нижних ярусов! Эти просто причитают, пока их мужья нелепо сжимают кулаки. Взять с них особо нечего, вой слушать — сил нет. Курицы, думают, куда-то убежать за лучшей жизнью. Но и те и другие о-о-очень хотят жить, за это они отдадут все, что хочешь.

Бывает, правда, иногда, кто-нибудь особо горячий из машинного отделения попытается прорваться, или молодые и бравые кавалеры решат пустить пыль в глаза своим дамам, вот тогда можно и повеселиться. Главное, чтоб маску ни с кого не сорвали. Приходится или этого раскрывшегося горемыку чик-чик, или топить все судно… вместе со всеми. Что, ой, как хлопотно и невыгодно, еще и куча объяснений потом. Потому отец и распорядился при абордаже всегда изолировать команду, оцеплять машинное и оповещать персонал и пассажиров о возможных последствиях, и вообще, делать все быстро и четко. А жить все хотят, на дно желающих мало, вот и не рыпаются особо. Тоска, короче.
— Та-аак, а это что у нас за цыпочки?! Что это вы там прикрываете?!

* * *

Неожиданно всегда тихий Пауль взорвался:
— Да что ты бравируешь?! Что ты тычешь тут своим пистолетом! Ты хоть одного человека в жизни убила!? На, стреляй! Повесишь себе еще одну бусину на шею, или чем ты там трупы считаешь!
Элис попятилась, точно выброшенная на берег рыба она смотрела на надвигавшегося на нее парня. Глаза девушки расширились, наполняясь предательской влагой, она резко развернулась и хлопнув дверью вылетела из каюты.
— Кажется, ты ее обидел, — прошептала Эмили.
— Ну и пусть!
Проклятые слезы! Скорее на открытую площадку, чтоб никто не видел, пусть думаю, что она дрожит от ветра. Девочка вздрогнула от выстрела, человек начал медленно сползать по стене, но она не видела этого, словно кролик за удавом следуя за чужим взглядом. Первоначальное удивление в нем, сменилось болью и страхом, переходящим в отчаянье. Два бездонных озера кричали «за что!? Не надо! Нет…». Медленно угасающее сознание затягивалось туманом вечности, постепенно всякая осмысленность в стекленеющем взгляде исчезла, но он продолжал притягивать к себе девочку. … потом ее долго тошнило, кто-то из команды сказал, что первый раз всегда трудно, зато потом станет проще… Не стало. Отец ничего не сказал, просто подарил ей красивый кинжал. Лучше б он этого не делал! Камни на рукояти оружия служили вечным напоминанием об остекленевших глазах. Несколько раз Элис пыталась его «потерять», но кто-нибудь из команды всегда возвращал нож.
«Почему я не могу просто бросить его в море!?» Было действительно холодно, Элис обняла себя за плечи и подставила ветру лицо.