Почти Steampunk Story (вторая часть. вторая глава)

Часть II. Глава 2. Никогда не кусайте дворецкого или Взаперти

Никогда не кусайте дворецкого! Если уж вам так невтерпеж, можете покусать лакея, горничную, кухарку, на худой конец — садовника, иногда даже господина или госпожу… может сойти с рук. Но дворецкого?! Забудьте!

Когда шофер леди Мэделин вытащил Руфуса из кузова самоходной повозки и, перехватив его поперек туловища, понес по лестнице ко входу в дом, мальчик не сопротивлялся. Просто безжизненно повис на его руке. Богам, управляющим магическими механизмами, не сопротивляются! Однако в дом Джон не пошел, сдал Руфуса слугам.

Легкость, с которой водитель справился с мальчиком, ввела всех в заблуждение. Но как только за «богом машинерии» закрылась дверь, звереныш, скрывавшийся в безвольном, расслабленном тельце Руфуса, вырвался наружу. Зубами и ногтями выцарапывался он на свободу из рук лакеев и служанок. Особенно зловещим было полное отсутствие звуков во время отчаянного сражения: он боролся молча, сосредоточенно и от этого производил куда более пугающее впечатление, чем если бы визжал и кричал. Последним, кто встал на пути дикого мальчишки, был Карвер, пожилой дворецкий с морщинистым обвисшим лицом, которое оползало вокруг жесткого накрахмаленного воротничка, как тесто вокруг стенок горшка. Его дряхлый вид оказался обманчивым, самообладание — исключительным, а хватка — железной. Скрутив одной рукой предплечья, другой — щиколотки Руфуса и крепко зажав его под мышкой, старик развернулся к оторопевшей леди Мэделин и ледяным тоном осведомился:

— Куда прикажете отнести, миледи?

***

Нет ничего хуже для свободного человека, пусть и десяти лет, вдруг оказаться взаперти. Это несправедливо и мучительно. Мир, в котором Руфус жил, дышал, путешествовал, наблюдал и чувствовал, внезапно стал ему недоступен. Место же, куда его поместили, не было миром, просто комната, большая и светлая, с огромным окном, забранным фигурными решетками. Широкая кровать под тяжелым бархатным балдахином, массивный резной шкаф темного дерева, персидский пушистый и пыльный ковер на полу… Скучно, душно, бездушно… Исследованию не подлежит.

Весь оставшийся день и последующую ночь Руфус вслушивался в дыхание старого дома, пытаясь понять есть ли за дверью что-то достойное его внимания. И к утру пришел к выводу, что есть! Осталось только придумать, как вырваться из заточения.

Следует сказать, что Руфус не ошибся. Дом и в самом деле был примечательным. Все, что только ни находилось в нем за пределами безопасной комнаты, в которую заключили мальчика, жило своей жизнью. Дом то и дело тяжело вздыхал и постанывал, кряхтел и пощелкивал. В прямом смысле слова в нем скрипело или подвывало все: от половиц до мебели, от печных труб до кухонных полок. Чтобы задержаться здесь надолго в услужении, необходимо было обладать стальными нервами, ледяным рассудком, полным отсутствием воображения или, на худой конец, быть тугим на ухо. Почти никто в доме не мог преодолеть незамеченным и 10 метров: под ноги обязательно попадалась скрипучая доска, которая еще вчера не издавала никаких звуков. Даже если человек не наступал на предательские половицы, его выдавал протяжный вой внезапно сорвавшейся с колка струны в старом рояле, стук ставен или бульканье в трубах. Только леди Мэделин бесшумно порхала из комнаты в комнату по одной ей известной изменчивой траектории, которую она узнавала не иначе, как по звездам.

Дом-предатель, дом-доносчик, дом-веролом, дом-наушник, дом-шептун… Таков был особняк, в который насильно привезли таинственного, неизвестно как выжившего в пожаре воспитанника приюта.

Но разве так уж сложно обратить зло себе во благо?.. Руфус Трайфл за свои десять лет изучил эту науку в совершенстве. А нужно-то было всего ничего: превратить предателя в сообщника, наушника в наперсника, вероломного недруга в пособника… Задачу облегчала неодушевленность объекта превращения.

***

— … бедный мальчик, — закрывая гроссбух, сокрушенно вздохнула леди Мэделин, — он так и не заговорил! А ведь прошла уже целая неделя. Доктор считает его умственно и физически неполноценным настолько, что, по его мнению, малыша невозможно будет адаптировать к жизни, ввести в общество. Ах, только подумайте, он никогда не поймет, что он чудом выжил, а все другие дети погибли, что мы его спасли от верной гибели… Он не понимает даже, что мы запираем его в комнате для его же блага…

Она покачала головой и по очереди коснулась уголков глаз шелковым платочком.

— Да, миледи, — ничего не выражающим голосом произнес дворецкий.

— Вам его совсем не жаль, Карвер?

— Позволю себе заметить, миледи, что жалость развращает… — тем же тоном заключил старик, но заметив возмущенно поднятые брови госпожи, примирительно добавил. — К тому же, как Вы только что совершенно справедливо указали, доктор считает мальчишку невменяемым…

— Вы думаете, он совсем ничего не понимает?! — воскликнула леди. — Но из огня-то он выбрался!

— Неисповедимы пути Господни, — смиренно склоняя седую голову в поклоне, проговорил дворецкий.

Леди Мэделин поморщилась и с досадой бросила:

— Уйдите уже…

Перспектива держать в доме дикое недоразвитое существо ее не вдохновляла. Но и избавиться теперь от мальчика не было никакой возможности. А ведь все так прекрасно начиналось! Ее воображение будоражила роль спасительницы и воспитательницы гения-беспризорника. В мечтах она уже со слезами умиления принимала поздравления и отмахивалась от назойливых репортеров. И вдруг такое разочарование!..

***

Карвер покинул кабинет леди Мэделин, спокойно и с достоинством прошествовал по коридорам и комнатам, проверяя, заперты ли окна, потухли ли угли в камине в гостиной, погашены ли свечи и эти новомодные электрические светильники. Его обязанности на протяжении множества лет были неизменными. Они не тяготили его, а напротив, внушали мысли о незыблемости основ, устойчивости мира, неизменности традиций. Он гордился тем, что был весьма, по его мнению, немаловажной частью этой стабильности, ее тайным хранителем и попечителем. Но вот уже неделю, как вечерний ритуал Карвера изменился: он сам возложил на себя новую обязанность и исполнял ее с той же методичностью, что и все остальные.

Поднявшись на второй этаж, Карвер приблизился к запертой дубовой двери гостевой спальни и прислушался. Его невероятно острый для столь преклонных лет слух мог уловить мельчайшие колебания воздуха, тончайшие вибрации, ничтожные изменения эвфонии дома. И этот слух подсказывал ему, что в комнате каждую ночь что-то происходит. К обычным звукам старого особняка прибавились новые, и исходят они из-за этой двери. Все указывало на то, что мальчишка что-то затевает, и это что-то не к добру. Чутье многоопытного дворецкого предрекало беду и требовало не спускать глаз с «бедного малыша», как называла его хозяйка.

«Безобидный он, как же! Чуть руку до кости не прокусил, „бедный мальчик“… — потирая перевязанную кисть правой руки, размышлял Карвер. — Что же он там делает, паршивец? И вовсе он неотсталый! Просто ему почему-то удобно, чтобы все вокруг считали его идиотом».

Нужно ли говорить, что дворецкий был первым человеком, который разглядел в Руфусе отблеск цвета, не нафантазировал, как леди Мэделин, а именно разглядел. И истолковал он этот отблеск однозначно и категорично: «Danger! Keep out!»