Гибель и возвращение капитана Когвелла (часть 1)

История об альтернативной викторианской Англии, пиратском капитане, его гибели, возвращении и странном походе, который он затеял со своей старой командой, рассказанная от имени судового врача.
Надеюсь, эта история получилась максимально в стимпанковском духе и стиле :)

История гибели капитана Когвелла была путаной, как дрянные снасти в шквал, и темной, как сажа, но очень, очень громкой – разве может быть иначе, когда имперские фрегаты наконец-то загоняют в угол самого известного корсара последних лет?
Их выследили в начале лета, когда малое солнце ближе всего подходит к большому, а слепая ночь, сводящая с ума приборы, достигает почти сорока минут. По этой схватке даже поставлена пьеса, — совершеннейшая чушь, об этом могу сказать даже я, пусть и кончика моего носа не было на «Лигейе» в те мгновения, когда ядра и разряды военных фрегатов швыряли ее о скалы.
Бедная «Лигейя»! Едва ли я видел корабль красивее и быстроходнее ее. Разве виновна бедняжка в том, что на ней подняли черный флаг? Из всех идиотских законов империи закон о том, что пиратские суда подлежат обязательному уничтожению, каково бы ни было их состояние, выводит меня из себя более всего… повесьте команду, если того требует ваша совесть, но зачем уничтожать прекрасный корабль, готовый служить еще не одно десятилетие?
Меня не было на «Лигейе» в тот раз, хотя до меня дошли слухи, что в апреле судно Когвелла видели над южной оконечностью города. Объяснение тому весьма прозаическое. Я мог бы и не приводить его, если бы не моя врожденная склонность к неумолимой точности, пусть в ущерб назидательности и даже отдельным людям.
Дело в том, что с конца марта ваш покорный слуга – позвольте представиться и простите за эту задержку: Иероним Грач, доктор медицины, — сидел в городской долговой тюрьме, и положение его было хуже некуда. Конечно, я совершенно не имел прав претендовать на помощь моих преступных товарищей – в конце концов, они и вовсе не знали, что со мной, ведь я путешествовал с ними только от случая к случаю, а подать им весть сейчас, разумеется, никак не мог. У меня теплилась слабая надежда поначалу – абсурдная, разумеется, но утопающий хватается и за соломинку, — что капитан Когвелл приведет их помочь мне, его трудно назвать обычным во всех смыслах пиратом, в конце концов; но, по здравому рассуждению, я отказался от этой мысли.
Теперь на борту, не считая него самого, десять человек – ничтожно мало для управления судном; двое из них – новички: юнга (вы помните, должно быть, что стало с прежним юнгой) и один из матросов, (сумрачный, со злыми глазами человек лет сорока); что же касается оставшейся семерки, именно их я помню в каждом походе, в котором участвовал сам, а я совершил их три; не знаю другого пирата, который решался бы так нагло приходить к Островам всякий раз, как Когвелл – тому объяснение, думаю, и в том, что, скажем, два из трех «моих» походов имели целью добыть и привезти конкретные вещи конкретному человеку, живущему в Лондоне — говорю без имен, само собой разумеется; а Когвелл мог иметь и другие подобные связи. Не знаю, злило ли его странного знакомого то, что «Лигейю» почти каждый раз замечали над Лондоном, не знаю, понимал ли капитан, что нечего дразнить гусей. Как бы то ни было, любые связи не выводили его из королевского пиратского списка. Когвелл брал с собой меня всякий раз без лишних вопросов – надежный, к тому же довольствующийся малой долей и умеющий неплохо стрелять врач на корабле обычно нужен, и неважно, есть ли у него диплом; вернуться же в Лондон несколько месяцев или полгода спустя одному-единственному человеку всегда было просто. Если бы не чертовы карты, моя жизнь на земле после походов была бы еще лучше.
Именно эта семерка (себя я исключу) людей всегда была скелетом команды наводящей в небе ужас «Лигейи», и именно этих людей их капитан, против всех законов вероломных рыцарей удачи, ставил выше прочих и старался по мере сил и достоинства все же защищать в опасных ситуациях.
Сейчас дело намечалось, по всему, из ряда вон выходящее даже на фоне всего того, что проделывал обычно Когвелл; и я тоже был в числе тех людей, что собирались осуществить его.
Почему я не отказался на этот раз, хотя мне сразу сказали, что поход будет выдающимся, а возвращения может не быть? Если вам угодно, можете считать, что мне, врачу с грошовой, теневой практикой, не вылезающему из долгов и почти год прозябавшему на окраине дымного Лондона, так нестерпимо хотелось снова подняться в небо, так нестерпимо хотелось жить, а не прозябать, так нестерпимо хотелось сделать то, что признано невозможным самой наукой, что я вернулся на корабль по первому предложению – предложению старых знакомых, бывших, так уж случилось, пиратами – в этом тоже есть доля правды. Но если я скажу, что на земле меня вновь поджидала долговая тюрьма и пара неоплатных деньгами ссор, это будет гораздо честнее.
И вот палуба вновь плавно и широко качается вместе со мной, когда я сижу на своем излюбленном месте, привалившись спиной к теплому боку парового короба бака. Синь беспредельная за бортом, мы ведем корабль – новый корабль взамен погибшей «Лигейи», — на этот раз не зная толком курса, ведем к сумасшедшей цели, мы делаем невозможные вещи, и я смотрю вдаль, вытащив подзорную трубку, конечно, забавляясь, а не помогая приборам, чего, впрочем, не сличить со стороны. Рассвет, и большое солнце, выкатываясь из-за горизонта, превращает синь в синеву, ветер нижнего неба треплет мне волосы, и душа моя, обычно бесстрастная, не может не сознавать всего этого и не чувствовать радость.
Смерть капитана Когвелла была очень громкой, а вот об его воскрешении знают только те девять человек, что считают сейчас себя его командой, и я, доктор Грач, забившийся в свое уютное гнездо на баке, пусть и не такое удобное и привычное, как на «Лигейе». Только мы десятеро знаем о том, что Когвелл жив – ну, и люди вроде охраны галер, люди вроде палача, собравшегося уж спустить рычаг виселицы, когда веревка была затянута на шее Эдди, – но эти люди едва ли смогли рассмотреть, кто лишил их жертв заслуженного наказания за корсарство, а их самих, добропорядочных граждан, – жизни. Что касается глазевшей на казнь толпы почтенных горожан… вряд ли хоть кто-нибудь успел разобраться, божья это кара обрушилась с громом и молниями, или сам дьявол забрал негодяев в ад живьем.
Обычным пиратом Когвелла трудно назвать, я уже говорил вам это, даже наше правительство чувствует нечто странное в нем — правда, с их стороны это выразилось в том, что его имя первым поставили в список запрета на любого вида помилование.
Набрать команду на большой пиратский корабль достаточно легко – головорезов на свете немало; набрать хорошую команду несколько сложнее, но и это вполне можно провернуть без особых затрат. Ничего не могу сказать о двоих «новых» лицах в команде, но, как бы то ни было, Когвелл вовремя разыскал тех семерых отъявленных мерзавцев и, надо признать, удивительных мастеров своего дела, именно тех, кто прежде ходил с ним в небо, и не пожалел труда спасти каждого от весьма незавидной участи.
Наконец, Когвелл не поленился найти меня в дыму и чаду пропащего города – это понятно, безумие идти в такой поход без корабельного врача, а я… допускаю, что я достаточно знаю свое дело, что бы на этот счет не полагала комиссия, а Когвелл достаточно знает меня.
Капитан Когвелл вовсе не служил в детстве юнгой на легендарной «Удаче» Безумной Мэг, как твердят в Лондоне все и каждый после дурацкой пьесы и парочки баллад (впрочем, выражаясь иносказательно, все пираты – ребята с «Удачи»). Он совсем не стар, в конце концов. Он стал моряком не с пеленок и уж точно не был с пеленок пиратом. Я, в силу врачебной профессии, принадлежу к своеобразной «верхней палате парламента» на таком демократичном пиратском корабле, и не раз беседовал с Когвеллом о совершенно отвлеченных вещах. Он слишком хорошо образован и обладает чересчур гибким умом для человека, видевшего в жизни только море. Как попадают в пираты, вы, наверное, знаете. Думаю, и Джим Когвелл, механик, навигатор, может, первый помощник, — да кто угодно, — служил когда-то на торговом или даже военном судне, которое захватили пираты. А дальше дорог не так много, уверяю вас, мне это известно, — частью из собственного опыта.
Когвелл об этом не рассказывает (вообще он не из тех, кто часто разговаривает с беснующимися полупьяными пиратами; иногда он, как я уже говорил, беседовал со мной, пленниками или капитанами других, встреченных случайно пиратских судов, если они почему-то располагали его к себе; иногда приглашал к такому разговору квартирмейстера Черча, американца, бывшего писателя средней руки, очень честного человека, — покуда, лет пять назад, бедняге не продырявили голову над Пред-О-Принсли); – в любом случае, мы не спрашивали раньше и, уж конечно, не думаем спрашивать теперь. Гораздо больше любого из нас – любого, уверяю, даже жестокую Эд, даже Бобби-верзилу, даже абсолютно равнодушного к окружающей вселенной (если в ней нет намека на золото или механизмы) Спича, — всех мучит вопрос о том, как же капитан Когвелл сумел выжить.
Меня, ставлю десять фунтов, он терзает мучительнее прочих в силу сугубо научного, профессионального интереса помимо естественного человеческого любопытства… сдобренного некоторой порцией страха.
— Пятерочка!
— А вот на тебе шесть.
— Чего-о? Была уже!
— Ничего не была!
— Вышла, проглоти меня змеехвост! Жулить будешь?!..
Полутора метрами ниже, на палубе, Эдди и Бобби дулись в трик-трак, глупейшую игру, оскорбляющую само понятие карточных игр, гулко шлепая карты об днище пустого бочонка, и поток моих мыслей, приученный к этим ровным звукам, был жестоко прерван громкой перебранкой. Играть им было, собственно, не на что, но они не сомневались: с Кэпом пожива будет; а куда бы мы там не шли, никто не мешает взять по дороге парочку встречных судов; пока же два доллара серебром, красный кушак, громоздкие очки Эдди (моряки называют такие «консервами») и головная повязка Бобби кочевали из рук в руки, меняя хозяина каждый кон.
Оба игрока, конечно, жульничали, но Эдди первая раскрыла чужой обман и, судя по звукам, дело теперь должно дойти до драки.
Я с внутренней неохотой, но все же быстро приподнялся с насиженного места, опершись левой рукой о теплые доски, и выглянул с уступки бака на палубу: так и есть, Эдди уже вскочила, подпрыгнув, левой рукой сгребла за грудки грузного противника, — а в оттопыренной правой сверкнул короткий нож.
— Да я, — забасил ее противник, сжимая кулаки размером с голову девушки, — да тебя…
— Хватит, — вынужден был вмешаться я, не считая все же нужным покидать свое место – небольшие драки бывают часто, и не мое (а по сути – и ничье) дело в них мешаться, я только судовой врач; тем более что эти двое и вовсе вечно цапаются. Голос мой, к моему удивлению, был более хриплым, чем обычно; надо, наверное, разговаривать почаще.
— Хватит, — повторил я резко, и противники застыли с очень глупым видом, повернув ко мне головы.
— Отвали, птичка, — нерешительно проговорила Эдди.
Признаться, в бою один на один я, боюсь, проиграл бы почти любому пирату – и на пистолетах, и, тем более, на саблях или ножах. А уж любому из этой семерки – определенно. Тем более Эдди, свирепой, как горная пума.
Но я всегда действую проще.
— Вас капитан для того спас, чтобы вы сейчас друг друга перерезали? За грошовые ставки? – Я еще приподнялся, чтобы меня было лучше видно; ветер взъерошил волосы. — Скажите-ка мне, мистер Роберт Дингл, отчего вы до сих пор не вертите колеса на галерах столицы?
— Кэп меня вытащил, — вздохнул виновато он, опуская кулаки.
— Мисс Аделаида – кто взорвал виселицу за секунду до того, как вы повисли в петле?
Девушка молча отпустила противника, злым жестом цапнув свои «консервы», которые тот напялил на себя, и скорчила Бобби самую угрожающую гримасу.
— Если вы снесете друг другу головы, ручаюсь, капитан заставит меня их пришивать, — сухо закончил я. — Так что сидите тихо и не добавляйте мне работы.
Что-то клацнуло справа внизу, и я резко обернулся – легкий на помине Когвелл стоял на носу, подойдя вплотную к стальным бортам палубы, и его высокая фигура вспарывала синее небо.
Верно, он слишком быстро опустил левую руку на перила, — сталь механических пальцев с коротким клацаньем, испугавшим меня на секунду, встретилась с корабельной сталью.
Не то чтобы меня испугал этот факт, – в конце концов, именно я ампутировал ему разорванную в клочья шальным зарядом кисть, – просто Когвелл давно носит эту руку и безупречно управляется с ней; значит, сдержанный обычно капитан ударил по перилам нарочно.
Признаюсь, у меня есть слабость — пытаться предотвратить опасность, которая вот-вот может может назреть, чтобы после не возиться с ужасными последствиями. Наверное, это тоже профессиональная черта; а ведь разозленный Когвелл будет пострашнее эпидемии. Когвелл, который по словам всех, кто видел его в последние минуты на «Лигейе», не мог не умереть – но не умер.
— Капитан? – спросил я почтительно, вылезая из своего гнезда и спрыгивая на мост. Прочие отсыпались на нижней палубе, Эдди и Бобби остались по ту сторону бака (и, судя по звукам, доругивались): на мосте мы были одни; может, мне даже удастся что-нибудь выяснить.
— Неплохой ход у этой шкуны, — проговорил он, продолжая смотреть на что-то в небе; выражение его лица было настороженно, сосредоточено. Что он там увидел? Горизонт был чист. – И уголь берет вполсилы.
— Это точно, — осторожно ответил я. – Пожалуй, даже лучше «Лигейи».
— Для этого путешествия — да, — ответил Когвелл чуть резче.
Конечно, он любил «Лигейю». Когвелл никогда не менял ее ни на один захваченный корабль, даже если тот был лучше по всем пунктам. Но, как я уже и говорил, сама она была – загляденье: маневренная, смертоносная (в двадцать, шутка ли, пушек, да еще с пятью разрядниками) и такая легкая на вид, словно птица.
«Орфей», нынешняя наша шкуна, был одним из тех занятных гибридов последних лет, что используют дополнительные силы не только для подъема в воздух и экстренных маневров; сильная стальная монстра совмещала силу пара, ветра и электричества и могла идти выбранным курсом практически при любых внешних условиях. Это выносливый корабль, хотя и весьма небольшого размера. К тому же он напичкан механизмами так, что Спич долго чесал в затылке гаечным ключом, впервые спустившись в машинный отсек; обозревая все это сверкающее, вращающееся, плюющееся паром великолепие, он восхищенно изрек длинную, заковыристую фразу, которую я не могу процитировать на бумаге, не исключив половины слов.