Гибель и возвращение капитана Когвелла (часть 4)

Окончание.

Мы наконец-то выдохнули; пираты восхищенно, хотя и с опаской заговорили, и в основном, если убрать большую часть ругани, их слова сводились к «раздери меня черт, чтоб я видел еще хоть кого-то, кто так летает».
Я понял, что стою у поручня на коленях, бессильно опершись на него плечом. К тому же за последний час я умудрился как-то порвать сюртук, — локоть по шву разошелся. Отличное начало экспедиции, ничего не скажешь.
Кто-то из проходивших мимо хлопнул меня по плечу, бросив что-то одобрительное и сунув полупустую бутылку. Вновь заворчал пар; я поискал взглядом Когвелла – теперь капитан, наверное, доволен, что не пришлось тратить много времени, что обошлось часовым побегом…
Но Когвелл стоял у борта, Когвелл смотрел вниз, вглядывался так пристально, словно там, внизу, творилось что-то невероятно мелкое и важное, и совершенно не выглядел довольным.
— Капитан? – спросил я, вставая и делая к нему несколько шагов.
— Нет, — проговорил он вполголоса словно себе самому с неверием и страхом, — страхом, и я подумал, что ослышался, — Нет, нет, нет…
Я не очень уверен, что смогу в точности воспроизвести все то, что произошло сразу же после этого – уж слишком велика была скорость этих событий. Когвелл заорал — сигнал! обратно! вниз! немедленно! – что-то из этих слов или все сразу, отшвырнул меня, случайно оказавшегося у него на пути, как щенка, и пока растерявшаяся команда медлила, всполохом синего сюртука исчез где-то рядом с люком.
«Орфей» сотряс чудовищный вой – нашу «сирену» услышали, наверное, даже в Лондоне, — и мы, заполошно развернувшись, как ограбленная на рынке вдовушка, упали обратно в лаз.
Я ни черта не понимал в том, что происходит, и я убежден, что никто из наших не был более понятливым. Промелькнула мысль, что Когвелл спятил – мы неслись обратно, в недра Костей, прямо к парящей в сотне метров под нами «Эстрелле», в схватке с которой у нас не было бы ни единого шанса. И все это время работал сигнал, который обычно включают разве что во время шторма, распугивая всех птиц, сколько бы их не водилось на Костях, и привлекая внимание чужого корабля.
Конечно, сумасшедшая цель была достигнута – на той самой «воздушной поляне», среди сочной зелени ярко освещенная «Эстрелла» заметила нас – нас разве что слепоглухонемой не заметил бы – и застыв поначалу на месте, видимо, от удивления команды, начала движение навстречу.
— Капитан, вы что творите! – растерянно крикнул я, сумев наконец встать на ноги.
Когвелл выбежал на нос, отчаянно махая руками, выстрелил в воздух. Обратно, кричал он. Вон, уходите прочь, улетайте, драные вы черти!
«Эстрелла» приближалась, и можно было уже разглядеть даже лица ее матросов, радующихся нашей глупости, освещенные, словно на театральной сцене.
Я не сразу понял, откуда здесь, в сумрачных недрах Костей, этот яркий свет. Когвелл понял раньше нас всех, и заметил первым, сквозь толщу камня и зелени, когда мы радовались только, что сумели скрыться.
Зелень, ковром покрывающая скалы, быстро и страшно исказилась в прозрачном, тяжелом воздухе, будто мы смотрели на нее сквозь огромное кривое стекло.
Люди «Эстреллы» наконец-то поняли, что происходит, и закричали от ужаса – в свете приближающегося «солнца» тени вычертились грубее, и их разинутые рты и глазные впадины превратились в черные провалы, будто они были мертвы уже сейчас, — а потом сорокаметровое марево удильщика накрыло корабль.

Вечером, когда мы делили скарб с «Эстреллы» и праздновали победу, я насчитал семнадцать грубых, но обожающих тостов за лучшего капитана со времен Безумной Мэг. Что касается Эдди, то она и вовсе заявила, что Когвелл «уделал бы эту старую психованную дуру одной левой».
По предварительным подсчетам, на каждого из нас пришлось добычи почти по шестидесяти долларов золотом.
Особое восхищение, смешанное со страхом, не преходящим с момента возвращения Когвелла, вызвало то, что он не просто разглядел удильщика, но еще и успел воздать должное ублюдкам с «Эстреллы», хорошенько напугав их, поглумившись над ними и предложив нам всем насладиться видом их погибели. Я пытался вспомнить, что именно кричал капитан, стоя на носу и стреляя в воздух, старался ли он оскорбить людей с другого судна, чтобы они поняли, насколько безнадежна их ситуация и успели как следует напугаться. Я не помню этого; но я заметил очень хорошо, как Когвелл улыбался слишком коротко и криво, — впрочем, разве не как всегда? — отхлебывая ром в нашей вечерней, веселой, разнузданно славящей его компании, и ушел, — точно так же, как уходил с таких пиров, сколько я его знал? – почти сразу же; и потом, когда я, пошатываясь, забрался в свое гнездо, намереваясь переночевать на открытом воздухе, свет в капитанской каюте не горел; и я, в полузабытье от легкой качки и рома, гадал, стоит ли капитан сейчас в кромешной темноте над разложенными на столе старинными картами, молча и неподвижно, ясно видя каждую выцветшую завитушку зет, которые нам предстоит пройти.
Я не знаю и сотой части того удивительного мира, что люди зовут небом. На тридцать втором году жизни я могу прибавить ко всем тем зрелищам и знаниями, что уже были мной просмотрены и изучены, зрелище белого, зовущего света удильщика, уничтожившего на моих глазах семьдесят человек в мгновение ока и превратившего хороший корабль в бессмысленный кусок металла и дерева.
А вот что испытывает человек, поглощаемый этой тварью, и куда он девается после, я, Иероним Грач, доктор медицины, не знаю, — и, даст бог, мне никогда не доведется этого узнать.