Викториум. Паровой мир

Добрый вечер, друзья.
Я с радостью сообщаю, что проект стимпанк-варгейма Victorium мчит на всех парах (простите за каламбур). У нас уже есть логотип, который вы наверняка видели в предыдущих постах от pzo. А еще мы открыли свое «представительство» в сети, где будем публиковать все свежие новости проекта.
Но это совсем не означает, что мы забросим любимый Steampunker.ru, мы так же будем радовать вас новыми миниатюрами, иллюстрациями, историями и множеством других вкусностей.
Сегодня мы с гордостью представляем вашему вниманию историю парового мира Викториум
____________________________________________________________

Ранним утром 21 мая 1885 года Робин Пак с почтовым пакетботом покинул туманные предместья Лондона. Спускаясь вниз по Темзе, судёнышко бодро пыхтело трубой, но моросящий дождь почти сразу прибивал тяжёлый дым к поверхности воды. Робин поднял повыше воротник своего грязно-серого плаща и опёрся спиной на стенку рубки. Тридцать лет бесполезной, бессмысленной гонки за всеобщим признанием — и что теперь? Скрипач-виртуоз, который никому не нужен. Он поднял к своим глазам правую руку и сжал кисть в кулак. Изысканный механизм протеза зазвенел шестерёнками, видными сквозь хрустальные вставки, и замер.

— Я же не стал другим, — прошептал он, — ведь не рука играет за меня — я играю сам, не хуже, чем играл до этого. Почему они отвергли меня?

По его лицу текли капли — небо плакало вместе с ним. Впервые в жизни Робин Пак, известный на весь мир как Робин Добрый Малый, был один и был никому не нужен. А ведь прошло немногим больше месяца с тех пор, как первая скрипка лондонского симфонического оркестра завершил своё первое кругосветное турне.

Пакетбот шлёпал вниз по течению и вместе с городом в дымке мороси таяла вся предыдущая жизнь музыканта. Словно фотокарточки, подхваченные ветром, мелькали перед его глазами дни. Родившийся в трущобах Дублина, в семье бедного музыканта, он с детства познал всю тяжесть нищеты. Но тот день, когда он взял в руки старенькую отцовскую скрипку, сохранённую в годы лишений, стал лучшим днём его жизни. Отец не мог нарадоваться на быстро превзошедшего его сына — и «ирландский Моцарт» быстро стал диковинкой Дублина. Время шло. Робин полностью посвятил себя музыке, едва замечая окружающий мир — и не протестовал, но и не радовался решению отца переехать в Лондон. К тому моменту, его выступления позволили собрать сумму, достаточную для покупки скромного двухэтажного домика в Ист-Энде. И вот он блистает на прослушивании в лондонском симфоническом оркестре, став самым молодым его музыкантом за всю историю — а чуть позже и самой молодой первой скрипкой. Кругосветное путешествие, с игрой перед элитой Старого и Нового Света промелькнуло бы незаметно, если бы не разное звучание в различных помещениях. Он чуть не выл от отчаяния в Стамбуле, когда звук скрипки вяз в густых гобеленах, теряя свои силы; парил под потолком звонких залов Версаля; в сыром Петербурге вплетался в морозный воздух жарким солнцем Италии; в шторм Робин играл на палубе клипера, наслаждаясь кипящим вокруг морем. Что бы вернувшись — упасть под повозку и лишиться кисти правой руки. Но вот он в клинике, где его поздравляют с успешно оконченной операцией коллеги-соперники, родственники и врачи. Вот он осваивается с протезом — пока он не начинает чувствовать его как настоящую руку. Первое выступление, привычно окончившееся овациями — и последовавшая на следующий день разгромная статья лорда Гамильтона — известного музыкального критика. Доселе, бывший восторженным поклонником Пака, «этого маленького волшебника, оживляющего сказки о лепреконах и эльфах», пустивший в оборот прозвище «Добрый Малый», он гневно обрушился на «бездушную манеру игры этого полумеханического монстра». «Быть может, — спрашивал он, — почтенная публика будет рукоплескать и механическому пианино за виртуозно сыгранный «Собачий вальс». «Надо признать, — добивал он, — что сказки оказались правдой. Холодное железо убило волшебство. С нами больше нет нашего славного лепрекона — то чудовище Франкенштейна, которое смеет прикрываться его именем, есть зло».

Маленький человек, преданный всем миром, возвращался в родную Ирландию. Позже его имя прогремит снова — уже как отважного предводителя ирландских борцов за независимость, и написанный им гимн «Вперёд, Человек!» вдохновит сепаратистов всего мира — но сейчас он был разбит.

Не первая и не последняя жертва этого жестокого века. Совсем недавно, в прошлом столетии, Луиджи Гальвани обосновал электрическую природу нервного импульса. В самом начале этого века его ученик и последователь Алесса́ндро Джузе́ппе Анто́нио Анаста́сио Во́льта продолжил его исследования с помощью собственноручно построенной химической батареи и создал первый электро-механический элемент — чуткий моторчик, реагирующий на нервные импульсы. И мир взорвался. Сотни, тысячи изобретателей, инженеров, учёных и мистиков, используя движитель Вольта, начали создавать протезы, призванные исправить несовершенство человеческой природы. Римская Католическая Церковь выступила с резкой критикой этих процессов — но неумолимую поступь технического прогресса было уже не остановить. Слишком велико было желание жить полноценно, слишком большим был спрос на механические протезы, что бы папская булла могла их запретить. В очередной раз рациональность превзошла веру — как уже было с арбалетами и огнестрельным оружием. Немецкие, австрийские, французские, английские, русские, американские инженеры развивали и совершенствовали механизмы протезов. Так, Джузеппе Вариочи повысил чувствительность движителя Вольта, сменив медные контакты на золотые, чуть позже он же уменьшил его в размерах, использовав сверхтонкую золотую же проволоку.

Время шло. Примитивные механические клешни сменились изысканными руками. Механисты пришли на смену средневековым алхимикам. Уникальный сплав инженеров, часовщиков и ювелиров перерос в элиту нового времени. В некоторых странах щеголять протезами стало даже модно. В других же, из религиозных предубеждений или прикрываясь философией «естественности» носители бойкотировались.

Великобритания, прагматичная и ханжеская, сконцентрировала в себе оба начала. Общественным мнением дозволялось иметь протез, находясь на службе Её Величеству. И точка. Служение Королеве было единственным оправданием насилию над природой человека — всех прочих ждало в лучшем случае общественное презрение и порицание.

Но не только победой разума над плотью и приручением металла ознаменовался девятнадцатый век. С жарких джунглей Суматры и холодных вершин Гималаев, из деревень Тибета и городов Персии приходили тревожные известия о неуязвимых дикарях, двигающихся быстрее пантеры, и один за другим замолкали колониальные гарнизоны. Карательные экспедиции находили только полуразложившиеся трупы. В Африке и Индонезии запылали деревни туземцев, колониальный корпус в Индии показательно расстрелял три тысячи крестьян, отказавшихся выдавать убийц офицеров Её Величества — девятнадцатый век, великий и беспощадный, вынудил возродить древние знания и секреты тренировок величайших бойцов. Монахи и дервиши изнуряли тела добровольцев упражнениями и изменяли их секретными снадобьями — и пусть из тысяч выживали единицы — они были равны сотням.

Россия, вечно стоящая на перепутье, вновь пошла своим, особым путём, объединив механистичность Запада и мистицизм Востока. Под строгим контролем хирургов приживлялись протезы, в то время как химики и терапевты следили за принявшими лекарства людьми и выводили строгое научное обоснование наблюдаемых изменений.
То была эпоха пара и укрощённых молний, могучих героев и великих убийц, разрушительных войн и краткого мира. Эпоха людей. Сильных и слабых, подлых и благородных, индивидуалистов до мозга костей и преданных псов государства.

Позже эту эпоху назовут Викториум. Но сейчас, в самый её разгар, никто даже не задумывается о столь далёких временах.

Не задумывался о них и Шарль де Бодиар. Особенно в такие моменты, как сейчас. Батман, финт, укол — наёмный бретёр двигался с грацией и скоростью мангуста, но его яростные атаки разбивались о холодную оборону неподвижного противника. В отчаянии он рванулся вперёд, и в какой-то момент почти достал холодное сердце графа де Боно, но клацнувшая соединениями рука остановила лезвие у самой груди. Ещё миг — и обломки шпаги полетели в грязь переулка.

— Щенок, — прорычал вельможа, — подлец и трус.

Шарль попятился от надвигающегося на него тела и сунул руку за пазуху, нащупывая двуствольный дерринджер, и невольно дёрнулся, когда ему под ребро вошёл клинок, выдвинувшися из кулака противника.

В глазах темнело. Шарль лежал на груде мусора, слыша писк и возню крыс, и смотрел на узкую полоску неба в щели между крыш склонившихся друг к другу домов. Иногда там, в вышине, ветер развеивал тяжёлые клубы дыма — и в них проглядывала яркая синева. Как в детстве.

— Мария… — прошептал умирающий. Вокруг, как прежде, шелестела листва, а смешливая озорная девчонка устроилась на ветви дуба прямо над ним.

— Ну что же ты лежишь? Пойдём! Нас не будут ждать!

— Я… — судорожно вздонул умирающий, и закончил уже в другом мире, — иду.

А граф Аугусто де Боно уже почти забыл про стычку. Он знал, кто нанял бретёра, и знал, что пока его не достать. Но это и не нужно — сопернику не удалось сорвать сегодняшнее выступление в зале Парламента.

Гудящее собрание затихло, когда он появился в дверях. Заляпанный чужой кровью, двухметровый гигант, более чем наполовину состоящий из механических деталей, он внушал страх и уважение. Пройдя к трибуне, он оглядел собравшихся:

— Сегодня на меня было совершено покушение. Думаю, я знаю, кто за ним стоит. Однако начнём. На прошлом собрании, фракции изоляционистов не удалось собрать достаточно голосов за продвижение своего проекта отказа от участия в политической жизни Европы. Однако, моё предложение о вступлении в действующий союз с Великобританией, Австрией, Пруссией и Испанией — а так же рядом иных государств, имеющих меньшее геополитическое влияние, так же не нашло понимания. Тем не менее я продолжаю настаивать на нём. Как вы все знаете, мы стоим на пороге утраты колоний. Поставляющих нам драгоценные ресурсы, без которых мы не можем обеспечить быстрый рост производства. Указанные страны находятся в таком же положении, развязывать против них войну сейчас крайне глупо. Я настаиваю на том, что нам в Европе выгоден мир, что бы разобраться с туземцами. Я требую ратифицировать это соглашение — от него зависит судьба Франции и всего цивилизованного мира. Нет и не может быть причин, по которым местные геополитические амбиции могут быть важнее будущего наших детей, будущего народа Франции. Мы должны удержать и преувеличить колонии — это наше бремя, но и наш источник дохода.

— Но пруссаки…

— Да, немцы наши заклятые враги. Исконно французские территории Лотарингии до сих пор под их контролем. Но мы не можем ввязываться в войну на два фронта. Пруссия — цивилизованное государство, хоть и предпочитает плебейский шнапс благородному коньяку. Вильгельм Первый и Бисмарк — разумные люди, имеющие свои интересы в африканских и индонезийских колониях. И мы всегда можем разорвать заключённое соглашение, хотя я бы очень не рекомендовал это делать до решения проблемы с непокорными язычниками и дикарями.

В это время в Высокой Порте схожие речи вёл великий визирь, склонившийся перед султаном.

— Да продлятся твои дни на земле, о святейший наместник Аллаха! Дозволь рассказать тебе, что открылось мне в ходе ночных бдений и из рассказов торговцев и шпионов?

Дождавшись милостивого кивка властителя, советник продолжил:

— Видел я, как слаба стала Европа. Только тронь её мягкое подбрюшье ятаганом — развалится на части. Склоки и противоречия вершат судьбы неверных — их люди стали подобны маслу и железом замещают утраченные по велению Аллаха члены. О султан султанов! Оставь размышления о высоком и обрати свой взгляд к джихаду! Как переспевший плод ждёт Европа твоего толчка, что бы упасть тебе в руки. Они слабы, они разобщены — самое время для газавата! Оставь войну против безбожников и язычников — и натрави их на неверных. Пусть полыхают их города, пусть умирают их люди — тем скорее покорится мир Аллаху.

Султан внимал речам визиря, и зрело в его сердце решение возглавить всемирный газават.

А за стенами старого дворца кипела привычная жизнь — юркие мальчишки сновали между прилавков торговцев, ухитряясь хоть что-то, да стащить; базарные зазывалы гортанно расхваливали товары своих лавок; стражники расчищали дорогу перед судьями и чиновниками — как и сотни лет назад Стамбул был многолюден и важен.
____________________________________________________________