Anon. Mother of the Dispossessed (Steampunk Magazine №1)
Когда я взялась за Steampunk Magazine, захотелось перевести едва ли не все на русский язык, но так случилось, что последующая работа столкнулась с непреодолимыми терминологическими трудностями. Рассказом «Mother of the Dispossessed» первый номер начинает свою литературную часть, но уже вторую историю я не смогла даже зацепить, поскольку с первого абзаца она изобилует специальными терминами технического характера.
До Рождества нам еще далеко, но уже можно начать ловить это настроение, хотя в данном случае перед нами довольно печальная и тягостная история бездомных мальчишек, которая называется
Мама для обездоленных
(Зимняя сказка для наставления и назидания)
Художник Ник Коул
26 декабря 188? Года. Нью-Йорк. Зима
Святки – это семейный праздник, волшебный день, когда все дарят друг другу подарки, то есть – праздник для богатых. Обитатели многочисленных нью-йоркских трущоб в этот день могли получить только то, что они заготовили сами для себя. Поэтому на дворе был просто еще один морозный день.
Профессор Каламити не спал уже пятьдесят часов, но его полоумная компаньонка Матильда знала – не бессонные ночи заставляют профессора так дрожать. Вот уже четыре дня он, не разгибаясь, трудился в Бельвью[1], поддерживая себя в тонусе, благодаря опиуму. Теперь же он едва мог удержать руку в спокойном состоянии, пока оперировал обгоревшую польскую девушку, которая лежала прямо на грязном полу.
Ассистент Нил, бывший рабочий со сталелитейного завода, осматривал еще нескольких девушек, которые были похожи на булочки, ожидающие очереди в печь. Он старался найти среди них особо тяжелых, чтобы те как можно раньше попали на операцию, но все они выглядели настолько плохо, что хуже уже быть не может.
Неуклюжий, вечно потеющий второй ассистент Пайп проверял, купила ли швея опиум для профессора. Хотя он и придерживался высоких моральных принципов, Пайп знал, что без химических препаратов доктор не сможет оперировать всю ночь.
Грязное здание бесплатной клиники довольно часто наполнялось криками, суетой и вонью. Пожары для нее были сущим наказанием, а по всему Нижнему Ист-Сайду они стали случаться в два раза чаще. Война создала огромный спрос на текстильную продукцию, и алчные дельцы понастроили по всему нижнему Нью-Йорку небольшие фабрики. Теперь же ужасы войны ушли в прошлое, все производство в депрессии, и чтобы хоть как-то преуспеть в этом деле и за двадцать четыре часа получить максимальную выручку, в переполненных людьми и плохо проветриваемых помещениях ставят все больше и больше станков. Подозревая наемных эмигрантов в воровстве и лени, владельцы фабрик вешают на двери цехов замки, чтобы девушки во время работы не смогли вынести ни одного куска материи. Лишенные перекуров, молодые девушки вынуждены курить, не отходя от рабочего места, окруженные горючей текстильной пылью, они очень часто становятся жертвами адского пламени.
После пожара цеха будут разграблены пожарными-добровольцами, а газеты обвинят девушек в их несчастьях, проклянут за то, что городу придется потратить доллар сорок пять на похороны эти горемык на Поттерс Филд. А в это время в своих курительных комнатах вокруг Вашингтон Сквер владельцы сгоревшего здания будут ожидать чек из страховой компании.
Те, кому повезло выжить, не могли прибегнуть к помощи частного доктора, и они вынуждены были идти к таким, как профессор Каламити и его банда коновалов. Только этот гнусный алиенист и наркоман брался за их лечение.
Три постреленка незаметно шныряли в больничном хаосе, свои навыки они оттачивали в переулках района Хеллс Китчен[2]. Отодвинув китайскую занавеску, они проникли в операционную, где сейчас орудовал профессор Каламити.
Матильда резким пугающим свистом осадила мальчишек. Элегантное траурное платье намекало на благополучие ее прошлой жизни далеко от доходных домов на Бауэри, но растрепанные волосы и безумно выкатившиеся глаза полностью подтверждали ее полное безумие. Она замахнулась на детей своими длинными потрескавшимися ногтями.
-Матильда, дорогая, — доктор не обратил внимания на вторжение и потер уставшие глаза, — мне нужно мое лекарство.
Матильда моментально превратилась из рассерженной фурии в нежную голубку, когда повернулась к доктору, чтобы закатать ему окровавленный рукав. Она нашла вену на руке своего возлюбленного и ввела ему препарат, с трудом добытый ассистентом Пайпом.
-Эй, коротышки, — мечтательно сказал доктор, поглядев на ребят затуманенным взором, рука его тем временем нащупала голое бедро Матильды. – Вы далеко забрались от Хеллс Китчен, как я погляжу.
Один из мальчишек вытолкнул вперед девочку, которая была вше и старше всех них. Несмотря на это, она все равно была ростом по пояс долговязому доктору, но крепилась и старалась смотреть прямо в его воспаленные глаза.
-Мы тут из-за мамы, ей очень плохо, — сказала она так тихо, что ее голос оказался перекрыт воплем из-за занавески. – Ей нужен врач, и у нас есть деньги.
-Вы разве не видите, как болен доктор? – вскрикнула Матильда так громко, что вздрогнул даже врач. – Вы, маленькие кретины! Вы думаете, что можете вот так запросто распоряжаться здесь?
-Матильда, — возразил ей профессор Каламити, — все в порядке. Пусть коротышки скажут.
Девочка снова собралась с мыслями, пихнула локтем одного из мальчишек и повторила:
-У нас есть деньги.
Котелок был велик мальчику, и пока он копался в своих огромных карманах, шляпа постоянно падала ему на глаза. Он выудил несколько монет и предъявил их Матильде, словно это было настоящее золото.
-Девочки умирают, а ты тратишь свое время… — Матильда оттолкнула блуждающую руку Каламити и поправила свое траурное платье.
-Извините, ребята, но я вынужден признать правоту моего ночного ангела. В корсетной мастерской Ведемейера случился большой пожар, и поэтому мы не в силах помочь вам. Но вы можете передать своей доброй и любящей матери, что она может прийти ко мне через несколько дней, когда у меня не будет никакой причины, чтобы отказать ей в приеме. Я вылечу ее обязательно, обещаю вам, мои благоразумные джентльмены и леди. А пока поспешите в аптеку к доктору Паркеру, чтобы он дал вам капли, которые облегчили бы страдания вашей дорогой матушки до тех пор, пока она сможет со мной встретиться. Жду с нетерпением… — Каламити прервался, кивнул и закрыл глаза рукой.
Матильда прошла мимо детей в главный зал.
-Перерыв, — объявила она страдающим швеям. – Доктору необходимо проверить кое-что в своих книгах, и он никого не примет в течение часа.
Она подошла к Нилу, чтобы расспросить об ожидающих пациентках, а трое детей исчезли так же незаметно, как и появились. Они перешагивали через умирающих от ожогов девушек, так что даже чувство гротеска, свойственное Гойе, дало бы трещину. Мысли детей были далеко отсюда, обеспокоенные состоянием матери, и, несмотря на юный возраст, они уже видели в своей жизни кое-что похуже.
Ребята дошли до угла здания, где их ждал Трут. Трут возглавлял ватагу пострелят, никто не знал, сколько ему лет, даже он сам, но над его верхней губой уже виднелась тонкая полоска усов, которой он очень гордился.
Трут выслушал девочку, которая пересказала ему разговор с доктором, а потом долго гладил чумазой рукой по волосам, пока она, затаив дыхание, ждала его решения.
-Мы сами принесем маму к доктору, — сказал он, махнув крохотному тощему мальчику, который его сопровождал. Ребенок достал смятую сигарету из своей тряпочной шляпы и передал ее Труту.
-Он не примет ее, — чуть не плача топнула по булыжной мостовой девочка.
-Мы заставим его. Надо только привести маму.
Этими словами Трут прервал возможные возражения, повернулся и повел своих маленьких собратьев темной аллеей, которая их в родной район.
Пострелята не были бандой. Мертвые Кролики, Уроды в Цилиндрах, Модники и Фермерские Сынки были бандами. У пострелят не было такой организованности, как у разносчиков газет, и они не подчинялись взрослым, как Пятиконечники – банда трубочистов. Они не объединились по национальному признаку, как это свойственно многим общинам в Нью-Йорке. Они не преследовали политических целей, как демократы из Таммани Холл[3] или националисты Незнайки, или даже анархисты стимпанкеры. Пострелята скорее были семьей, большой и бедной, невероятно бедной даже по меркам Хеллс Китчен. Они существовали по крайней мере лет двадцать, и из их среды вышло много известных уличных героев, вроде боксера Коппера О'Коннора или героя войны Антонио Гарлика.
Члены общины жили, это конечно громко сказано, в бывших сенных подвалах конюшен на тридцать пятой улице. Когда-то пожар уничтожил конюшню и все ее шестьдесят пять подвод.
Готамская Ассоциация Наемных Экипажей собрала достаточно денег на восстановление конюшен, но коррупция перекачала все средства в карманы обитателей мраморных залов Таммани Холла. Поэтому на тридцать пятой так и остался выгоревший остов конюшни, да подвалы полные плачущих сирот, которые росли и осваивали воровское ремесло под неусыпным оком мамаши Джузеппе.
Когда Трут вернулся к ожидающим его в подвале детям, он едва прикоснулся к картошке, украденной три часа назад на Фултон Стрит. Все ребята были слишком взволнованы, чтобы есть, даже Поросенок Ховек не съел ни картофелины.
-Она слишком тяжелая, чтобы ее нести к доктору, — сказал Трут детям, повторяя и без того понятную им данность.
Самые маленькие из них начали хныкать.
-Она умрет? – спросил Поросенок, ошарашенный собственными словами.
-Нет, я найду тех, кто нам поможет. Но сначала я переговорю с Прядильщиком и Солью, — Трут указал на двух старших мальчишек, которые стояли в стороне от хаоса, царившего в общей комнате.
Все трое вошли в комнату, где лежала больная мамаша, и где Трут собирался открыть тайну, которую стерег годами из любви к мамаше Джузеппе. Он не напрашивался в хранители секретов, но когда Дикий Кип подался на запад, он рассказал ему все. Трут приподнял юбку мамаши, пока она спала, чтобы открыть Прядильщику и Соли всю правду. Они нужны были, чтобы найти этого Харлоу.
Честер Харлоу лечился самостоятельно, используя свои собственные методы. Он всегда наслаждался праздниками, особенно теперь, когда у него появились внуки, однако он испытывал больше облегчение, когда торжества заканчивались, и он мог вернуться к своим маленьким пенсионным радостям. Пока он потягивал содовую, чтобы победить похмелье, его мысли крутились вокруг новой невесты его младшего сына, которая была так восхитительна в своем желтом бархатном платье.
Звук ломающегося стекла вывел его из задумчивости, и холодный гудзонский ветер вторгся в его угрюмую обитель.
-Что, черт возьми, вы делаете? – Харлоу воззрился на трех мальчишек, которые ворвались через разбитую садовую дверь.
-Эй, это вы мистер Харлоу? – спросил Соль, вытаскивая из волос кусочек разбитого стекла.
Вместо ответа Харлоу очень хотелось выбранить Соль.
-Это мой дом, а вы…
Трут, не теряя времени, сбил пожилого мужчину, который рухнул на колени, не выпуская стакана из рук. Даже жуткая боль не могла заставить его пролить напиток на древний турецкий ковер.
Прядильщик ударил мистера Харлоу по голове ножкой стула, которая всегда была у него при себе. Старик вырубился. Последнее, что слышал Харлоу, это слова одного из мальчишек, который надеялся на то, что их последняя надежда все-таки не погибла.
Окончание следует.
[1] Больница Бельвью (англ.) — старейшая публичная больница в США
[2] В 70-е годы пригород Манхэттена под названием Хеллс Китчен (Адская кухня) считался одним из самых опасных районов Нью-Йорка. В нем орудовали подростковые банды и мафиозные кланы, контролировавшие проституток и продажу наркотиков. Не проходило и дня, чтобы там не убили рядового гражданина или полицейского. Стражи порядка опасались появляться здесь, поэтому все вопросы местные жители решали с так называемыми смотрителями — представителями различных бандитских группировок.
[3] Таммани-холл — политическое общество Демократической партии США в Нью-Йорке, действовавшее с 1790-х по 1960-е годы и контролировавшее выдвижение кандидатов и патронаж в Манхэттене с 1854 по 1934 гг.
PS: Если где-то вам встретятся фразы, которые вам хотелось бы подкорректировать, учту все замечания.
До Рождества нам еще далеко, но уже можно начать ловить это настроение, хотя в данном случае перед нами довольно печальная и тягостная история бездомных мальчишек, которая называется
Мама для обездоленных
(Зимняя сказка для наставления и назидания)
Художник Ник Коул
26 декабря 188? Года. Нью-Йорк. Зима
Святки – это семейный праздник, волшебный день, когда все дарят друг другу подарки, то есть – праздник для богатых. Обитатели многочисленных нью-йоркских трущоб в этот день могли получить только то, что они заготовили сами для себя. Поэтому на дворе был просто еще один морозный день.
Профессор Каламити не спал уже пятьдесят часов, но его полоумная компаньонка Матильда знала – не бессонные ночи заставляют профессора так дрожать. Вот уже четыре дня он, не разгибаясь, трудился в Бельвью[1], поддерживая себя в тонусе, благодаря опиуму. Теперь же он едва мог удержать руку в спокойном состоянии, пока оперировал обгоревшую польскую девушку, которая лежала прямо на грязном полу.
Ассистент Нил, бывший рабочий со сталелитейного завода, осматривал еще нескольких девушек, которые были похожи на булочки, ожидающие очереди в печь. Он старался найти среди них особо тяжелых, чтобы те как можно раньше попали на операцию, но все они выглядели настолько плохо, что хуже уже быть не может.
Неуклюжий, вечно потеющий второй ассистент Пайп проверял, купила ли швея опиум для профессора. Хотя он и придерживался высоких моральных принципов, Пайп знал, что без химических препаратов доктор не сможет оперировать всю ночь.
Грязное здание бесплатной клиники довольно часто наполнялось криками, суетой и вонью. Пожары для нее были сущим наказанием, а по всему Нижнему Ист-Сайду они стали случаться в два раза чаще. Война создала огромный спрос на текстильную продукцию, и алчные дельцы понастроили по всему нижнему Нью-Йорку небольшие фабрики. Теперь же ужасы войны ушли в прошлое, все производство в депрессии, и чтобы хоть как-то преуспеть в этом деле и за двадцать четыре часа получить максимальную выручку, в переполненных людьми и плохо проветриваемых помещениях ставят все больше и больше станков. Подозревая наемных эмигрантов в воровстве и лени, владельцы фабрик вешают на двери цехов замки, чтобы девушки во время работы не смогли вынести ни одного куска материи. Лишенные перекуров, молодые девушки вынуждены курить, не отходя от рабочего места, окруженные горючей текстильной пылью, они очень часто становятся жертвами адского пламени.
После пожара цеха будут разграблены пожарными-добровольцами, а газеты обвинят девушек в их несчастьях, проклянут за то, что городу придется потратить доллар сорок пять на похороны эти горемык на Поттерс Филд. А в это время в своих курительных комнатах вокруг Вашингтон Сквер владельцы сгоревшего здания будут ожидать чек из страховой компании.
Те, кому повезло выжить, не могли прибегнуть к помощи частного доктора, и они вынуждены были идти к таким, как профессор Каламити и его банда коновалов. Только этот гнусный алиенист и наркоман брался за их лечение.
Три постреленка незаметно шныряли в больничном хаосе, свои навыки они оттачивали в переулках района Хеллс Китчен[2]. Отодвинув китайскую занавеску, они проникли в операционную, где сейчас орудовал профессор Каламити.
Матильда резким пугающим свистом осадила мальчишек. Элегантное траурное платье намекало на благополучие ее прошлой жизни далеко от доходных домов на Бауэри, но растрепанные волосы и безумно выкатившиеся глаза полностью подтверждали ее полное безумие. Она замахнулась на детей своими длинными потрескавшимися ногтями.
-Матильда, дорогая, — доктор не обратил внимания на вторжение и потер уставшие глаза, — мне нужно мое лекарство.
Матильда моментально превратилась из рассерженной фурии в нежную голубку, когда повернулась к доктору, чтобы закатать ему окровавленный рукав. Она нашла вену на руке своего возлюбленного и ввела ему препарат, с трудом добытый ассистентом Пайпом.
-Эй, коротышки, — мечтательно сказал доктор, поглядев на ребят затуманенным взором, рука его тем временем нащупала голое бедро Матильды. – Вы далеко забрались от Хеллс Китчен, как я погляжу.
Один из мальчишек вытолкнул вперед девочку, которая была вше и старше всех них. Несмотря на это, она все равно была ростом по пояс долговязому доктору, но крепилась и старалась смотреть прямо в его воспаленные глаза.
-Мы тут из-за мамы, ей очень плохо, — сказала она так тихо, что ее голос оказался перекрыт воплем из-за занавески. – Ей нужен врач, и у нас есть деньги.
-Вы разве не видите, как болен доктор? – вскрикнула Матильда так громко, что вздрогнул даже врач. – Вы, маленькие кретины! Вы думаете, что можете вот так запросто распоряжаться здесь?
-Матильда, — возразил ей профессор Каламити, — все в порядке. Пусть коротышки скажут.
Девочка снова собралась с мыслями, пихнула локтем одного из мальчишек и повторила:
-У нас есть деньги.
Котелок был велик мальчику, и пока он копался в своих огромных карманах, шляпа постоянно падала ему на глаза. Он выудил несколько монет и предъявил их Матильде, словно это было настоящее золото.
-Девочки умирают, а ты тратишь свое время… — Матильда оттолкнула блуждающую руку Каламити и поправила свое траурное платье.
-Извините, ребята, но я вынужден признать правоту моего ночного ангела. В корсетной мастерской Ведемейера случился большой пожар, и поэтому мы не в силах помочь вам. Но вы можете передать своей доброй и любящей матери, что она может прийти ко мне через несколько дней, когда у меня не будет никакой причины, чтобы отказать ей в приеме. Я вылечу ее обязательно, обещаю вам, мои благоразумные джентльмены и леди. А пока поспешите в аптеку к доктору Паркеру, чтобы он дал вам капли, которые облегчили бы страдания вашей дорогой матушки до тех пор, пока она сможет со мной встретиться. Жду с нетерпением… — Каламити прервался, кивнул и закрыл глаза рукой.
Матильда прошла мимо детей в главный зал.
-Перерыв, — объявила она страдающим швеям. – Доктору необходимо проверить кое-что в своих книгах, и он никого не примет в течение часа.
Она подошла к Нилу, чтобы расспросить об ожидающих пациентках, а трое детей исчезли так же незаметно, как и появились. Они перешагивали через умирающих от ожогов девушек, так что даже чувство гротеска, свойственное Гойе, дало бы трещину. Мысли детей были далеко отсюда, обеспокоенные состоянием матери, и, несмотря на юный возраст, они уже видели в своей жизни кое-что похуже.
Ребята дошли до угла здания, где их ждал Трут. Трут возглавлял ватагу пострелят, никто не знал, сколько ему лет, даже он сам, но над его верхней губой уже виднелась тонкая полоска усов, которой он очень гордился.
Трут выслушал девочку, которая пересказала ему разговор с доктором, а потом долго гладил чумазой рукой по волосам, пока она, затаив дыхание, ждала его решения.
-Мы сами принесем маму к доктору, — сказал он, махнув крохотному тощему мальчику, который его сопровождал. Ребенок достал смятую сигарету из своей тряпочной шляпы и передал ее Труту.
-Он не примет ее, — чуть не плача топнула по булыжной мостовой девочка.
-Мы заставим его. Надо только привести маму.
Этими словами Трут прервал возможные возражения, повернулся и повел своих маленьких собратьев темной аллеей, которая их в родной район.
Пострелята не были бандой. Мертвые Кролики, Уроды в Цилиндрах, Модники и Фермерские Сынки были бандами. У пострелят не было такой организованности, как у разносчиков газет, и они не подчинялись взрослым, как Пятиконечники – банда трубочистов. Они не объединились по национальному признаку, как это свойственно многим общинам в Нью-Йорке. Они не преследовали политических целей, как демократы из Таммани Холл[3] или националисты Незнайки, или даже анархисты стимпанкеры. Пострелята скорее были семьей, большой и бедной, невероятно бедной даже по меркам Хеллс Китчен. Они существовали по крайней мере лет двадцать, и из их среды вышло много известных уличных героев, вроде боксера Коппера О'Коннора или героя войны Антонио Гарлика.
Члены общины жили, это конечно громко сказано, в бывших сенных подвалах конюшен на тридцать пятой улице. Когда-то пожар уничтожил конюшню и все ее шестьдесят пять подвод.
Готамская Ассоциация Наемных Экипажей собрала достаточно денег на восстановление конюшен, но коррупция перекачала все средства в карманы обитателей мраморных залов Таммани Холла. Поэтому на тридцать пятой так и остался выгоревший остов конюшни, да подвалы полные плачущих сирот, которые росли и осваивали воровское ремесло под неусыпным оком мамаши Джузеппе.
Когда Трут вернулся к ожидающим его в подвале детям, он едва прикоснулся к картошке, украденной три часа назад на Фултон Стрит. Все ребята были слишком взволнованы, чтобы есть, даже Поросенок Ховек не съел ни картофелины.
-Она слишком тяжелая, чтобы ее нести к доктору, — сказал Трут детям, повторяя и без того понятную им данность.
Самые маленькие из них начали хныкать.
-Она умрет? – спросил Поросенок, ошарашенный собственными словами.
-Нет, я найду тех, кто нам поможет. Но сначала я переговорю с Прядильщиком и Солью, — Трут указал на двух старших мальчишек, которые стояли в стороне от хаоса, царившего в общей комнате.
Все трое вошли в комнату, где лежала больная мамаша, и где Трут собирался открыть тайну, которую стерег годами из любви к мамаше Джузеппе. Он не напрашивался в хранители секретов, но когда Дикий Кип подался на запад, он рассказал ему все. Трут приподнял юбку мамаши, пока она спала, чтобы открыть Прядильщику и Соли всю правду. Они нужны были, чтобы найти этого Харлоу.
Честер Харлоу лечился самостоятельно, используя свои собственные методы. Он всегда наслаждался праздниками, особенно теперь, когда у него появились внуки, однако он испытывал больше облегчение, когда торжества заканчивались, и он мог вернуться к своим маленьким пенсионным радостям. Пока он потягивал содовую, чтобы победить похмелье, его мысли крутились вокруг новой невесты его младшего сына, которая была так восхитительна в своем желтом бархатном платье.
Звук ломающегося стекла вывел его из задумчивости, и холодный гудзонский ветер вторгся в его угрюмую обитель.
-Что, черт возьми, вы делаете? – Харлоу воззрился на трех мальчишек, которые ворвались через разбитую садовую дверь.
-Эй, это вы мистер Харлоу? – спросил Соль, вытаскивая из волос кусочек разбитого стекла.
Вместо ответа Харлоу очень хотелось выбранить Соль.
-Это мой дом, а вы…
Трут, не теряя времени, сбил пожилого мужчину, который рухнул на колени, не выпуская стакана из рук. Даже жуткая боль не могла заставить его пролить напиток на древний турецкий ковер.
Прядильщик ударил мистера Харлоу по голове ножкой стула, которая всегда была у него при себе. Старик вырубился. Последнее, что слышал Харлоу, это слова одного из мальчишек, который надеялся на то, что их последняя надежда все-таки не погибла.
Окончание следует.
[1] Больница Бельвью (англ.) — старейшая публичная больница в США
[2] В 70-е годы пригород Манхэттена под названием Хеллс Китчен (Адская кухня) считался одним из самых опасных районов Нью-Йорка. В нем орудовали подростковые банды и мафиозные кланы, контролировавшие проституток и продажу наркотиков. Не проходило и дня, чтобы там не убили рядового гражданина или полицейского. Стражи порядка опасались появляться здесь, поэтому все вопросы местные жители решали с так называемыми смотрителями — представителями различных бандитских группировок.
[3] Таммани-холл — политическое общество Демократической партии США в Нью-Йорке, действовавшее с 1790-х по 1960-е годы и контролировавшее выдвижение кандидатов и патронаж в Манхэттене с 1854 по 1934 гг.
PS: Если где-то вам встретятся фразы, которые вам хотелось бы подкорректировать, учту все замечания.
2 комментария