Поветрие. Глава II. Черный дым. Часть 3
От себя:
Решил выложить на суд общественности одну из глав длинной повести под названием «Поветрие», главу, которая хоть какими-то моментами (а вообще-то многими, на мой взгляд) выражает дух стимпанка так, как я его себе представляю…
Поветрие. Глава II. Черный дым. Часть 3
Прикрывая лица рукавами когда-то белых, а теперь пропитанных потом и сажей рубах, защищаясь от смога и стремительно нахлынувшего смрада, мы медленно, гораздо медленнее, чем хотелось, двигались к выходу из города, оказавшегося для нас западней.
Наступили сумерки, слишком рано для этого времени года, однако вполне закономерно для этого города. Фонари стали светить слегка ярче, впрочем, как и всегда в это время суток. Очертания домов постепенно таяли, и спустя несколько минут, щедро отмеренных Городским Хронометром, их уже нельзя было различить сквозь плотную завесу тумана. Нас окружали твердыни из камня, черного как смоль, матово блестящего тяжелыми каплями воды в сумраке вечера. Проулки были настолько узки, что если бы мы с Идкой просто пошли рядом, то свободными руками могли бы ощутить прохладную влагу, стекающую по стенам зданий, этакую испарину города.
Идка в очередной раз чертыхнулась и пнула какой-то мешок, преградивший нам путь. Мешок оказался живым человеком, который тут же застонал, еще более скорчился, вероятно, от боли, и протянул к нам немощную старческую руку, усыпанную почерневшими бляхами намечающихся язв.
– Помогите… Подайте бедному калеке хотя бы на кусок хлеба…
Я, было, потянулся к нему, но Идка меня одернула:
– Не трогай его. Видишь, его руки в язвах… Он болен и, скорее всего, заразный.
Из мешковины, служившей бродяге и постелью и одеждой, показался затянутый бельмом глаз:
– А-ах… Молодые и красивые… – прохрипел нищий: – Я тоже когда-то был молодым и красивым… А потом попал сюда… Я вижу, вы бежите из города… Верно… Верно… – тут старик закашлялся, расплевывая густую вонючую слизь вокруг. – Подайте на кусок хлеба, а я вам скажу что-то интересное…
– Пошел вон! – рявкнула Идка. – У самих денег нет… А если не отстанешь, то…
– Вас ведь дым интересует? – все так же хрипло спросил старик и хихикнул. Идка тут же осеклась.
– С чего это ты взял?
– Значит, и впрямь интересует… Он всех интересует… Ну идите…
Тут глаз исчез в мешковине. Старик отвернулся.
– Эй, дед…
Молчание, прерываемое тяжелыми хриплыми вздохами.
– Дед, я с тобой разговариваю!
Снова никакой реакции. Идка начала злиться:
– Слушай ты! Давай выкладывай, что…
– Погоди, – я отодвинул девушку и обратился к старику. – Дед, я нас тут осталось немного хлеба. Ты же голоден? Давай так, ты нам историю, мы тебе еду. И лучше бы тебе не раздумывать…
Раздалось уже знакомое шуршание, и снова показался глаз:
– Хм-м… А те не так глуп, как кажешься на первый взгляд… Ладно, давай хлеб.
Я протянул ему остаток отсыревшей заплесневелой лепешки. Старик удовлетворенно хмыкнул и с поразительной для него скоростью выхватил кусок из моих рук. Послышалось громкое чавканье вперемешку с довольным похрюкиванием. Идка брезгливо поморщилась и, картинно закатив глаза, отвернулась. Наконец дед расправился с лепешкой и алчно зыркнул своим глазом на меня: – Еще что-нибудь есть?
– Извини, это все, что у нас было…
– Ну ладно. Слухайте меня внимательно. Тот дым, который все видели, начинается практически за поворотом. И я вам туда ходить не советую.
– Почему?
– Это плохой дым, мертвый…
Идка подошла ближе:
– Чего? Слышишь, старый. Рассказывай все как есть…
Дед неожиданно вскочил на ноги:
– Это Ater Odor… Prima eventum… PESTILENTIA! Все умрут! Все издохнут! И вы тоже! – старик раскинул руки и безумно расхохотался. Капюшон из мешковины слетел, лицо открылось, выставив напоказ черные гноящиеся язвы. На губах выступила серая, схожая по цвету с окружающим все туманом, пена: – Все умрут! Все издохнут! Все…– старик неестественно выгнулся, что-то хрустнуло, и дед упал на землю.
Все это время мы стояли, не проронив ни слова, ошеломленные и напуганные. Лишь когда прошло несколько минут, Идка робко прижалась к моей спине:
– Что это с ним?
– Наверное, умер…
– Вот же напугал, черт старый!
– Ид, нельзя так…
– Вот гад! Напугал, издох прямо на глазах, да еще и ничего не сказал… – Идка разгневанной фурией набросилась на старика, сокрытого грязной прогнившей мешковиной: – Сволочь! Гад! Сволочь!
Каждый выкрик она дублировала ударом ногой. Я обхватил ее за плечи и потащил подальше от трупа. Из глаз потекли злые слезы: – Почему все так? Что же там? – Она рванулась из моих рук и выбежала за угол…
Я нашел ее, привалившуюся к стене дома, с распахнутыми от ужаса глазами. Она еле сдерживала крик, буквально сдавливая его обеими руками. По щекам текли слезы. Окинув площадь перед воротами взглядом, я осел рядом с ней.
Никогда бы не подумал, что все, что последует за этим, будет так сложно и страшно не то, что описывать, но даже вспоминать…
Передо мной в темноте, чадя густым смолянисто-черным дымом, горели костры, сложенные из человеческих тел, всего шесть, каждый и которых достигал в высоту порядка десяти – пятнадцати локтей. Пламя с веселым треском пожирало то, что еще совсем недавно было живыми людьми. Куда бы я ни посмотрел, на глаза все время попадались их части. Руки, ноги, взрослые, дети… Тела, объятые пламенем, быстро обугливались, раздавая зловоние по всей округе. Облаченные в блестящие скафандры с запотевшими стеклами люди, небрежно шлепая тяжелыми ботинками по лужам, стаскивали с окружающих площадь проулков и сваливали в кучу все новые и новые мешки, сквозь материю которых просачивалась бурая кровь вперемешку с ядовитым темным гноем. Вся мостовая отдавала багрянцем: черные от ночи лужи охотно отражали в себе яркие языки пламени.
Один из скафандров подкатил к груде только что принесенных тел небольшую повозку с установленным на ней стальным бочонком и, вытянув шланг, полил тела какой-то светлой жидкостью. Затем другой, просто бросил туда факел, и заполыхал новый костер. Раздались крики. Среди трупов были живые люди! Но длинное копье оборвало мольбы о помощи, оставив только гудение разгорающегося пламени…
О чем же говорил тот нищий? Какие слова он выкрикивал перед своей смертью? Что означает «pestilentia»?
В воздухе витал смрад и страх. И на затянутом тяжелыми тучами ночном небе ровно перед тем, как вспыхнул очередной костер, мой страх начертал кровавыми буквами единственное слово. И слово это было – ЧУМА.
Озарившая догадка взорвалась огненным шаром в голове. С трудом растормошив Идку (для чего мне пришлось отхлестать ее по лицу, приводя в чувство), я, подхватив девушку, бросился бегом прочь отсюда. Прочь из этого Создателем покинутого места.
Решил выложить на суд общественности одну из глав длинной повести под названием «Поветрие», главу, которая хоть какими-то моментами (а вообще-то многими, на мой взгляд) выражает дух стимпанка так, как я его себе представляю…
Поветрие. Глава II. Черный дым. Часть 3
Прикрывая лица рукавами когда-то белых, а теперь пропитанных потом и сажей рубах, защищаясь от смога и стремительно нахлынувшего смрада, мы медленно, гораздо медленнее, чем хотелось, двигались к выходу из города, оказавшегося для нас западней.
Наступили сумерки, слишком рано для этого времени года, однако вполне закономерно для этого города. Фонари стали светить слегка ярче, впрочем, как и всегда в это время суток. Очертания домов постепенно таяли, и спустя несколько минут, щедро отмеренных Городским Хронометром, их уже нельзя было различить сквозь плотную завесу тумана. Нас окружали твердыни из камня, черного как смоль, матово блестящего тяжелыми каплями воды в сумраке вечера. Проулки были настолько узки, что если бы мы с Идкой просто пошли рядом, то свободными руками могли бы ощутить прохладную влагу, стекающую по стенам зданий, этакую испарину города.
Идка в очередной раз чертыхнулась и пнула какой-то мешок, преградивший нам путь. Мешок оказался живым человеком, который тут же застонал, еще более скорчился, вероятно, от боли, и протянул к нам немощную старческую руку, усыпанную почерневшими бляхами намечающихся язв.
– Помогите… Подайте бедному калеке хотя бы на кусок хлеба…
Я, было, потянулся к нему, но Идка меня одернула:
– Не трогай его. Видишь, его руки в язвах… Он болен и, скорее всего, заразный.
Из мешковины, служившей бродяге и постелью и одеждой, показался затянутый бельмом глаз:
– А-ах… Молодые и красивые… – прохрипел нищий: – Я тоже когда-то был молодым и красивым… А потом попал сюда… Я вижу, вы бежите из города… Верно… Верно… – тут старик закашлялся, расплевывая густую вонючую слизь вокруг. – Подайте на кусок хлеба, а я вам скажу что-то интересное…
– Пошел вон! – рявкнула Идка. – У самих денег нет… А если не отстанешь, то…
– Вас ведь дым интересует? – все так же хрипло спросил старик и хихикнул. Идка тут же осеклась.
– С чего это ты взял?
– Значит, и впрямь интересует… Он всех интересует… Ну идите…
Тут глаз исчез в мешковине. Старик отвернулся.
– Эй, дед…
Молчание, прерываемое тяжелыми хриплыми вздохами.
– Дед, я с тобой разговариваю!
Снова никакой реакции. Идка начала злиться:
– Слушай ты! Давай выкладывай, что…
– Погоди, – я отодвинул девушку и обратился к старику. – Дед, я нас тут осталось немного хлеба. Ты же голоден? Давай так, ты нам историю, мы тебе еду. И лучше бы тебе не раздумывать…
Раздалось уже знакомое шуршание, и снова показался глаз:
– Хм-м… А те не так глуп, как кажешься на первый взгляд… Ладно, давай хлеб.
Я протянул ему остаток отсыревшей заплесневелой лепешки. Старик удовлетворенно хмыкнул и с поразительной для него скоростью выхватил кусок из моих рук. Послышалось громкое чавканье вперемешку с довольным похрюкиванием. Идка брезгливо поморщилась и, картинно закатив глаза, отвернулась. Наконец дед расправился с лепешкой и алчно зыркнул своим глазом на меня: – Еще что-нибудь есть?
– Извини, это все, что у нас было…
– Ну ладно. Слухайте меня внимательно. Тот дым, который все видели, начинается практически за поворотом. И я вам туда ходить не советую.
– Почему?
– Это плохой дым, мертвый…
Идка подошла ближе:
– Чего? Слышишь, старый. Рассказывай все как есть…
Дед неожиданно вскочил на ноги:
– Это Ater Odor… Prima eventum… PESTILENTIA! Все умрут! Все издохнут! И вы тоже! – старик раскинул руки и безумно расхохотался. Капюшон из мешковины слетел, лицо открылось, выставив напоказ черные гноящиеся язвы. На губах выступила серая, схожая по цвету с окружающим все туманом, пена: – Все умрут! Все издохнут! Все…– старик неестественно выгнулся, что-то хрустнуло, и дед упал на землю.
Все это время мы стояли, не проронив ни слова, ошеломленные и напуганные. Лишь когда прошло несколько минут, Идка робко прижалась к моей спине:
– Что это с ним?
– Наверное, умер…
– Вот же напугал, черт старый!
– Ид, нельзя так…
– Вот гад! Напугал, издох прямо на глазах, да еще и ничего не сказал… – Идка разгневанной фурией набросилась на старика, сокрытого грязной прогнившей мешковиной: – Сволочь! Гад! Сволочь!
Каждый выкрик она дублировала ударом ногой. Я обхватил ее за плечи и потащил подальше от трупа. Из глаз потекли злые слезы: – Почему все так? Что же там? – Она рванулась из моих рук и выбежала за угол…
Я нашел ее, привалившуюся к стене дома, с распахнутыми от ужаса глазами. Она еле сдерживала крик, буквально сдавливая его обеими руками. По щекам текли слезы. Окинув площадь перед воротами взглядом, я осел рядом с ней.
Никогда бы не подумал, что все, что последует за этим, будет так сложно и страшно не то, что описывать, но даже вспоминать…
Передо мной в темноте, чадя густым смолянисто-черным дымом, горели костры, сложенные из человеческих тел, всего шесть, каждый и которых достигал в высоту порядка десяти – пятнадцати локтей. Пламя с веселым треском пожирало то, что еще совсем недавно было живыми людьми. Куда бы я ни посмотрел, на глаза все время попадались их части. Руки, ноги, взрослые, дети… Тела, объятые пламенем, быстро обугливались, раздавая зловоние по всей округе. Облаченные в блестящие скафандры с запотевшими стеклами люди, небрежно шлепая тяжелыми ботинками по лужам, стаскивали с окружающих площадь проулков и сваливали в кучу все новые и новые мешки, сквозь материю которых просачивалась бурая кровь вперемешку с ядовитым темным гноем. Вся мостовая отдавала багрянцем: черные от ночи лужи охотно отражали в себе яркие языки пламени.
Один из скафандров подкатил к груде только что принесенных тел небольшую повозку с установленным на ней стальным бочонком и, вытянув шланг, полил тела какой-то светлой жидкостью. Затем другой, просто бросил туда факел, и заполыхал новый костер. Раздались крики. Среди трупов были живые люди! Но длинное копье оборвало мольбы о помощи, оставив только гудение разгорающегося пламени…
О чем же говорил тот нищий? Какие слова он выкрикивал перед своей смертью? Что означает «pestilentia»?
В воздухе витал смрад и страх. И на затянутом тяжелыми тучами ночном небе ровно перед тем, как вспыхнул очередной костер, мой страх начертал кровавыми буквами единственное слово. И слово это было – ЧУМА.
Озарившая догадка взорвалась огненным шаром в голове. С трудом растормошив Идку (для чего мне пришлось отхлестать ее по лицу, приводя в чувство), я, подхватив девушку, бросился бегом прочь отсюда. Прочь из этого Создателем покинутого места.
0 комментариев