Дохтур. "Переулок". Глава -12.
Глава — 1
Глава — 2
Глава — 3
Глава — 4
Глава — 5
Глава — 6
Глава — 7
Глава — 8
Глава — 9
Глава — 10
Глава — 11
Возница никак не отреагировал на слова доктора, только передёрнул плечами, понукая лошадь. Животное нехотя двинулось вперёд. Покосившийся плетень с повисшим на нём посыльным, сменился штакетником следующего двора, затем следующего …
Повозка покачивалась на колдобинах, поскрипывая правым передним колесом. Петухи закончили первый акт утренней побудки и разом смолкли. От того и слышался так отчётливо этот жалобный скрип, да ещё глухое шлёпанье лошадиных копыт по раскисшей глине. Иногда, когда колесо брички проваливалось в особенно глубокую промоину, добавлялся ещё шум расплескавшейся лужи чавканье, выдираемого из грязи колеса.
Деньги, пусть и не большие, что выделялись гауляйт-наместнику протекторатом на поддержание дорог в приемлимом состоянии, благополучно растворялись где-то среди городского начальства. Брусчаткой могла похвастаться только дорога, связывавшая городок с портом, да ещё «центральный прешпект», тянувшийся пару кварталов в центре. Начинался «прешпект» у здания городской управы и заканчивался (по странному стечению обстоятельств) аккурат возле трёхэтажного особняка «городского головы». Эти два квартала были сосредоточием городского «бомонда». На них находились магазины, закрытый за ненадобностью и уже начавший ветшать, театр, здание «городского собрания» — оно-же по пятницам – «клуб охвицерскаго, купеческаго и прочего благородного сословия», так называли это учреждение местные острословы. Ну и конечно, питейных заведений без счёта. Здесь же по праздникам и выходным прогуливался этот самый «бомонд» со своими чадами и домочадцами, наматывая круги по «прешпекту», раскланиваясь знакомым и расшаркиваясь перед начальством. Дамы приподнимали подолы платьев, стараясь не испачкаться вездесущей грязью, отворачивались от стыдливо прикрытых рогожей стен обветшалых зданий с грубо намалёванными масляной краской «окнами», «постреливали» подведенными глазками, мысленно оценивая, точно так же шагавших на другой стороне улицы. Мужчины, стараясь сохранить чинное достоинство, придерживая растопыренными пальцами, шляпы, кланяясь встречным.
Все остальные дороги и многочисленные кривые переулки городка представляли собой грязное глиняное месиво, испещрённое тележными колеями, в лучшем случае – с узенькими деревянными тротуарчиками, по которым жались, балансировавшие на осклизлых досках, пешеходы.
Нескончаемый пригород тянулся тесовыми заборами, почерневшими от времени и влаги. Толстые смолистые доски могли бы остановить револьверную пулю, будь такая необходимость. Каждая доска сверху ощетинилась ржавыми гвоздями, набитыми в торец и «скусаными» под острым углом. Многие дворы могли похвастаться монументальными воротами из дубовых плах с несуразно-маленькими калитками, куда желающие попасть внутрь, должны были протискиваться чуть ли не боком. Сами строения теснились в глубине двора под одной общей крышей и не были видны с улицы. Там же располагались сараи, стойла для скотины и мелкой живности. Зимы в этой местности были морозными и такая компоновка вполне оправдывала себя … если бы не пожары, случавшиеся с пугающей регулярностью, когда в несколько минут сгорало всё подворье.
«Крепкие» крестьяне, мелкие купцы «кормившиеся» с порта и рабочие доков (не грузчики-голопятые конечно), могли позволить себе здесь селиться.
На удивленье, не слышно было собачьего лая, хотя каждый двор охранялся как правило, «кабыздохом» размером с небольшого телёнка. Не было слышно даже звяканья цепей.
Доктор сидел, откинувшись на подпружиненную спинку, вытянув уставшие ноги.
Невольно нахлынули воспоминания. Рваными неупорядоченными клочками они проходили перед внутренним взором, теснясь и мешаясь друг-другу. Память то выхватывала эпизоды безмятежного детства в поместье, где он, окружённый заботой матери и няни, носился по двору или сидел с книгой в углу беседки. Книга в потрепанной коленкоровой обложке с оторванным углом ( добродушный охотничий пёс, играя, утащил книгу со стола и изгрыз вкусно пахнущую костным клеем, картонку). Парадокс, но он дословно помнил её название – «Лутц фон Штимберген, генерал-майор, преподаватель Имперской военной академии. Справочник по военной истории, с тактическими и стратегическими комментариями, составленными в алфавитном порядке, с хронологическим указателем всех боёв и сражений, а так же полков и их командиров, в них участвовавших с приложением 236 иллюстраций, заново переписанный Отто Груфманом- графом цу Отбах, майором в отставке. Издание 2-е 1876 год.» Какие сражения? Какой Империи? Он не знал.
Потом был бунт, погромы и войска в непонятной чужой униформе, заполнившие колоннами улочки городка.
Смерть матери он помнил очень смутно – только тьму ночи, жар пламени и распластанное на полу тело в мамином клетчатом платье. Да ещё глаза – серо-голубые глаза как омут манили к себе всё реже и реже ночами.
Бег в ночи, какие-то люди, затаскивающие его на руках в вагон теплушки. Скитание по Европе, сломленный, разом постаревший отец стоит, держа его за руку у ворот одного из монастырей «Ордена». Зажатые в руках чётки – подарок отца, его взгляд – взгляд раненой собаки, с надеждой устремлённый на него. И слова: « Не дай им этого сделать! Слышишь меня? Не дай им этого сделать …»
Что-то сломалось в нём тогда, словно треснуло старинное надёжное зеркало в дубовой раме. Да не просто треснуло – взорвалось крошевом стекла, разрезав сознание на не связанные кровоточащие куски. Головная боль, никогда не прекращавшаяся ни на минуту, только утихавшая до состояния терпимого фона, периодически усиливавшаяся до раскалённых игл, терзавших виски и затылок, стала его постоянным спутником.
Спокойная, будто бы безразличная маска на лице и холодная ярость внутри. Чёткая скрупулёзность в работе, прекрасная память и холодная логика поступков. Быстро пройдя «посвящение» в среде послушников, он завоевал уважение и страх малолетних преступников, каких только условно можно было назвать будущими «сынами Господними». На него обратили внимание наставники и начали усиленно нагружать, как ему тогда казалось, бессмысленными заданиями. Остальным воспитанникам так же приходилось «не сладко». Из более чем ста пятидесяти человек, послушниками стали только восемнадцать. Судьба остальных его не интересовала, как впрочем и не вникал он в дела оставшихся в монастыре.
«Четник» — такая кличка, закрепилась за ним, до принятия послушания, она же и стала его псевдонимом в оперативной работе, стал бы лучшим, но настоятелям не нравилось то, что они не могли понять его мотивы и контролировать его поступки (пусть даже логически выверенные и всегда приводящие к нужным результатам). Всегда особняком, всегда один, даже в тройке – один.
Обучение в университетах, жадность, с какой он поглощал знания, забывая обо всём на свете, сутками просиживал в за книгами, голодные обмороки. Потом очередное посвящение и долгожданный допуск в архив. Как он стремился в него! Всеми правдами и неправдами он добыл этот допуск. Перед Волдером постепенно открывались по мере степеней посвящения всё новые и новые отделы архива. Приходилось быть очень осторожным, чтобы не насторожить «Алую ложу» случайным заинтересованным словом или поступком. Сколько раз он боролся с искушением заглянуть в дверь «случайно» оставленную приоткрытой в секретные отделы архива, не спал ночами, анализируя прошедший день, не допустил ли он где оплошности и не звякнет ли тихо, открываясь дверь, впуская тройку «ложи». Наконец ему открылось то, по сравнению с чем все предыдущие секреты ордена просто померкли и стали малозначимыми. Знание, окончательно лишившее сна и покоя. Знание, которое, чтобы сохранить в тайне, правление Ордена, не моргнув глазом, уничтожит любое количество народа, в плоть до истребления целого государства.
Четник начал подготовку к бегству. Он прекрасно понимал, что ему не удастся спрятаться от рук «алых» даже во льдах Антарктиды. Единственное, о чём он молил Господа (в которого уже давно не верил – ну не мог Господь позволить такого, если бы существовал), немного времени, чтобы создать установку. Установку, чьё существование в принципе невозможно! Если бы он не видел её в работе сам …
И он сделал невозможное – начатая ещё отцом, установка была готова, он уже прогнал её в холостом режиме. Тело реципиента абсолютно здорово. Мозг свеж, будто только вынут. И всё же он медлил, не решался запустить генератор. Странное чувство …
Возница, начинавший поворачиваться всем корпусом к доктору, замер, скосив глаза к переносице. Перед его лицом на расстоянии нескольких сантиметров, светился, потрескивая всполохами искр, медный наконечник трости. Палка начала разделяться на продольные сегменты, высвобождая тускло блестевшие лезвия.
— Даже не думай, — голос доктора с глухим скрежетом металла, не содержал угрозы. Он просто констатировал факт и своей обыденностью был ещё более страшен, чем любой громогласный крик.
Возница с трудом сдерживая позывы мочевого пузыря, только моргнул в ответ. Разлепив непослушные губы, он что-то тихо просипел, выдыхая воздух.
— Говори, я весь – внимание …
— По «Богомольному» поедем, барин, в обьезд, «Острожскую» перекопали намедни … вот …
Он умолк, вновь заворожено уставившись на трость.
Доктор откинулся на сиденье, убирая палку.
В это мгновение сухой свистящий звук раздался где то сзади. Рефлексы, вбитые годами тренировок уже разворачивали тело, группируясь на звук.
Не успел …
Яркая вспышка боли и обрушившаяся стена мрака поглотили сознание, затягивая в омут беспамятства.
Трость с глухим стуком скатилась на пол повозки.
Глава — 2
Глава — 3
Глава — 4
Глава — 5
Глава — 6
Глава — 7
Глава — 8
Глава — 9
Глава — 10
Глава — 11
Возница никак не отреагировал на слова доктора, только передёрнул плечами, понукая лошадь. Животное нехотя двинулось вперёд. Покосившийся плетень с повисшим на нём посыльным, сменился штакетником следующего двора, затем следующего …
Повозка покачивалась на колдобинах, поскрипывая правым передним колесом. Петухи закончили первый акт утренней побудки и разом смолкли. От того и слышался так отчётливо этот жалобный скрип, да ещё глухое шлёпанье лошадиных копыт по раскисшей глине. Иногда, когда колесо брички проваливалось в особенно глубокую промоину, добавлялся ещё шум расплескавшейся лужи чавканье, выдираемого из грязи колеса.
Деньги, пусть и не большие, что выделялись гауляйт-наместнику протекторатом на поддержание дорог в приемлимом состоянии, благополучно растворялись где-то среди городского начальства. Брусчаткой могла похвастаться только дорога, связывавшая городок с портом, да ещё «центральный прешпект», тянувшийся пару кварталов в центре. Начинался «прешпект» у здания городской управы и заканчивался (по странному стечению обстоятельств) аккурат возле трёхэтажного особняка «городского головы». Эти два квартала были сосредоточием городского «бомонда». На них находились магазины, закрытый за ненадобностью и уже начавший ветшать, театр, здание «городского собрания» — оно-же по пятницам – «клуб охвицерскаго, купеческаго и прочего благородного сословия», так называли это учреждение местные острословы. Ну и конечно, питейных заведений без счёта. Здесь же по праздникам и выходным прогуливался этот самый «бомонд» со своими чадами и домочадцами, наматывая круги по «прешпекту», раскланиваясь знакомым и расшаркиваясь перед начальством. Дамы приподнимали подолы платьев, стараясь не испачкаться вездесущей грязью, отворачивались от стыдливо прикрытых рогожей стен обветшалых зданий с грубо намалёванными масляной краской «окнами», «постреливали» подведенными глазками, мысленно оценивая, точно так же шагавших на другой стороне улицы. Мужчины, стараясь сохранить чинное достоинство, придерживая растопыренными пальцами, шляпы, кланяясь встречным.
Все остальные дороги и многочисленные кривые переулки городка представляли собой грязное глиняное месиво, испещрённое тележными колеями, в лучшем случае – с узенькими деревянными тротуарчиками, по которым жались, балансировавшие на осклизлых досках, пешеходы.
Нескончаемый пригород тянулся тесовыми заборами, почерневшими от времени и влаги. Толстые смолистые доски могли бы остановить револьверную пулю, будь такая необходимость. Каждая доска сверху ощетинилась ржавыми гвоздями, набитыми в торец и «скусаными» под острым углом. Многие дворы могли похвастаться монументальными воротами из дубовых плах с несуразно-маленькими калитками, куда желающие попасть внутрь, должны были протискиваться чуть ли не боком. Сами строения теснились в глубине двора под одной общей крышей и не были видны с улицы. Там же располагались сараи, стойла для скотины и мелкой живности. Зимы в этой местности были морозными и такая компоновка вполне оправдывала себя … если бы не пожары, случавшиеся с пугающей регулярностью, когда в несколько минут сгорало всё подворье.
«Крепкие» крестьяне, мелкие купцы «кормившиеся» с порта и рабочие доков (не грузчики-голопятые конечно), могли позволить себе здесь селиться.
На удивленье, не слышно было собачьего лая, хотя каждый двор охранялся как правило, «кабыздохом» размером с небольшого телёнка. Не было слышно даже звяканья цепей.
Доктор сидел, откинувшись на подпружиненную спинку, вытянув уставшие ноги.
Невольно нахлынули воспоминания. Рваными неупорядоченными клочками они проходили перед внутренним взором, теснясь и мешаясь друг-другу. Память то выхватывала эпизоды безмятежного детства в поместье, где он, окружённый заботой матери и няни, носился по двору или сидел с книгой в углу беседки. Книга в потрепанной коленкоровой обложке с оторванным углом ( добродушный охотничий пёс, играя, утащил книгу со стола и изгрыз вкусно пахнущую костным клеем, картонку). Парадокс, но он дословно помнил её название – «Лутц фон Штимберген, генерал-майор, преподаватель Имперской военной академии. Справочник по военной истории, с тактическими и стратегическими комментариями, составленными в алфавитном порядке, с хронологическим указателем всех боёв и сражений, а так же полков и их командиров, в них участвовавших с приложением 236 иллюстраций, заново переписанный Отто Груфманом- графом цу Отбах, майором в отставке. Издание 2-е 1876 год.» Какие сражения? Какой Империи? Он не знал.
Потом был бунт, погромы и войска в непонятной чужой униформе, заполнившие колоннами улочки городка.
Смерть матери он помнил очень смутно – только тьму ночи, жар пламени и распластанное на полу тело в мамином клетчатом платье. Да ещё глаза – серо-голубые глаза как омут манили к себе всё реже и реже ночами.
Бег в ночи, какие-то люди, затаскивающие его на руках в вагон теплушки. Скитание по Европе, сломленный, разом постаревший отец стоит, держа его за руку у ворот одного из монастырей «Ордена». Зажатые в руках чётки – подарок отца, его взгляд – взгляд раненой собаки, с надеждой устремлённый на него. И слова: « Не дай им этого сделать! Слышишь меня? Не дай им этого сделать …»
Что-то сломалось в нём тогда, словно треснуло старинное надёжное зеркало в дубовой раме. Да не просто треснуло – взорвалось крошевом стекла, разрезав сознание на не связанные кровоточащие куски. Головная боль, никогда не прекращавшаяся ни на минуту, только утихавшая до состояния терпимого фона, периодически усиливавшаяся до раскалённых игл, терзавших виски и затылок, стала его постоянным спутником.
Спокойная, будто бы безразличная маска на лице и холодная ярость внутри. Чёткая скрупулёзность в работе, прекрасная память и холодная логика поступков. Быстро пройдя «посвящение» в среде послушников, он завоевал уважение и страх малолетних преступников, каких только условно можно было назвать будущими «сынами Господними». На него обратили внимание наставники и начали усиленно нагружать, как ему тогда казалось, бессмысленными заданиями. Остальным воспитанникам так же приходилось «не сладко». Из более чем ста пятидесяти человек, послушниками стали только восемнадцать. Судьба остальных его не интересовала, как впрочем и не вникал он в дела оставшихся в монастыре.
«Четник» — такая кличка, закрепилась за ним, до принятия послушания, она же и стала его псевдонимом в оперативной работе, стал бы лучшим, но настоятелям не нравилось то, что они не могли понять его мотивы и контролировать его поступки (пусть даже логически выверенные и всегда приводящие к нужным результатам). Всегда особняком, всегда один, даже в тройке – один.
Обучение в университетах, жадность, с какой он поглощал знания, забывая обо всём на свете, сутками просиживал в за книгами, голодные обмороки. Потом очередное посвящение и долгожданный допуск в архив. Как он стремился в него! Всеми правдами и неправдами он добыл этот допуск. Перед Волдером постепенно открывались по мере степеней посвящения всё новые и новые отделы архива. Приходилось быть очень осторожным, чтобы не насторожить «Алую ложу» случайным заинтересованным словом или поступком. Сколько раз он боролся с искушением заглянуть в дверь «случайно» оставленную приоткрытой в секретные отделы архива, не спал ночами, анализируя прошедший день, не допустил ли он где оплошности и не звякнет ли тихо, открываясь дверь, впуская тройку «ложи». Наконец ему открылось то, по сравнению с чем все предыдущие секреты ордена просто померкли и стали малозначимыми. Знание, окончательно лишившее сна и покоя. Знание, которое, чтобы сохранить в тайне, правление Ордена, не моргнув глазом, уничтожит любое количество народа, в плоть до истребления целого государства.
Четник начал подготовку к бегству. Он прекрасно понимал, что ему не удастся спрятаться от рук «алых» даже во льдах Антарктиды. Единственное, о чём он молил Господа (в которого уже давно не верил – ну не мог Господь позволить такого, если бы существовал), немного времени, чтобы создать установку. Установку, чьё существование в принципе невозможно! Если бы он не видел её в работе сам …
И он сделал невозможное – начатая ещё отцом, установка была готова, он уже прогнал её в холостом режиме. Тело реципиента абсолютно здорово. Мозг свеж, будто только вынут. И всё же он медлил, не решался запустить генератор. Странное чувство …
Возница, начинавший поворачиваться всем корпусом к доктору, замер, скосив глаза к переносице. Перед его лицом на расстоянии нескольких сантиметров, светился, потрескивая всполохами искр, медный наконечник трости. Палка начала разделяться на продольные сегменты, высвобождая тускло блестевшие лезвия.
— Даже не думай, — голос доктора с глухим скрежетом металла, не содержал угрозы. Он просто констатировал факт и своей обыденностью был ещё более страшен, чем любой громогласный крик.
Возница с трудом сдерживая позывы мочевого пузыря, только моргнул в ответ. Разлепив непослушные губы, он что-то тихо просипел, выдыхая воздух.
— Говори, я весь – внимание …
— По «Богомольному» поедем, барин, в обьезд, «Острожскую» перекопали намедни … вот …
Он умолк, вновь заворожено уставившись на трость.
Доктор откинулся на сиденье, убирая палку.
В это мгновение сухой свистящий звук раздался где то сзади. Рефлексы, вбитые годами тренировок уже разворачивали тело, группируясь на звук.
Не успел …
Яркая вспышка боли и обрушившаяся стена мрака поглотили сознание, затягивая в омут беспамятства.
Трость с глухим стуком скатилась на пол повозки.
12 комментариев
Помня о вашей скрупулёзности к деталям и прочитав: , — до последней буквы ожидал, что колесо отвалится. Обманулся в ожиданиях! :)
Здаётся мне, что если вы будете начитывать свои главы в аудиокнигу, — у вас будет больше поклонников!
Прокоп привычно крутил педали, восторженно цокая языком. Всё ему нравилось в этот осенний солнечный день. Причина тому – новенький трицикл, что наконец прислали из города в ответ на многочисленные слёзные прошения, регулярно отправляемые им несколько лет подряд. Он уж и не чаял, что откликнется станционное начальство, но есть Бог на свете! И радость его не могли омрачить несколько царапин на чугунной раме и три погнутые спицы на маленьком дополнительном колёсике, державшем велосипед на рельсах. Ласково пригревало осеннее солнышко, дарившее последнее тепло пожухшей траве. Пламенели осины в перемешку с ярко-жёлтыми пятнами берёз по краям высокой насыпи. Пригревшиеся птицы весело щебетали, затевая возню в кустах. Ухо ласкал звук поскрипывания ступиц и размеренный перестук жестяного обода на стыках рельс.
Сидор – гадёныш, успел цигаркой подпалить кожаное сидение, из зависти конечно … но в ответ получил такую взбучку, что уже с неделю не появлялся на вечерние «холостяцкие посиделки», а проще говоря – пьянки. Ничего! Кожу он замазал гуталином, а Сидор наверняка уже нагнал «первача». Вот отойдет от «душевной травмы» и припрётся вечером «тёпленький» с бутылью под мышкой. Самогон, по правде сказать, Сидор гнал поганенький, никогда не дожидался, чтобы очистить его и перегнать по второму разу – не хватало терпения, но в глухомани, когда до ближайшей крупной станции с магазином «пилить» полдня, и этот шёл за милую душу. Так, занятый приятными мыслями, он не заметил, что участок давно закончился и его трицикл проскочил знак запрещавший проезд и углубился в незнакомую тайгу, оставив позади покосившуюся табличку с грозным предупреждением на нескольких языках. Резкий окрик рывком вырвал Прокопа из благостного состояния. Внезапно перед ним оказался опущенный шлагбаум, за которым поперёк путей стояли «козлы» опутанные колючей проволокой. Резко затормозивший велосипед пронесло ещё несколько метров по рельсам с рвущим душу скрежетом и скрипом. Трицикл остановился в шаге от шлагбаума и Прокоп, качнувшись вперёд, чуть не приложился носом в раскрашенное красными полосками, плохо оструганное бревно.
— Чёрт! Как же это я? – Обходчик закрутил головой.
Со стороны неприметной сторожки, взбирался на насыпь коротышка в плащ-палатке, с винтовкой в руках. Ещё двое выглядывали из-за кустов по краям дороги, через прицелы ружей.
— Мужики, я же это … я же свой! Вот!
Прокоп суетливо потянулся в карман, чтобы достать замусоленное удостоверение станционного обходчика, завёрнутое в тряпицу, одновременно пытаясь нащупать ремень берданки, висевшей за спиной.
— Руки! – удар прикладом по почкам вышиб дух, заставив его скрючиться, хватая судорожными глотками воздух. Ещё один, незаметно подошедший сзади, вновь замахнулся ружьём. Прокопа стащили с высокого сиденья на гравий насыпи. Резкий запах креозота забил нос, прижатый к шпале. Кто-то уже сноровисто выкручивал руки, навалившись коленкой ему на спину. Затем его рывком подняли и потащили с насыпи, попутно отшвырнув носком сапога так и не раскрытое удостоверение. Последнее, что он услышал – грохот опрокидываемого трицикла, сброшенного с рельсов. Сердце сжалось от скрежета железа по гравию насыпи.
А как-же доктор, что с ним? Я же волнуюсь! :)
А «Сидоры» таковые и мне знакомы...:))))